175 дней на счастье

– Я очень разочарован сегодняшним инцидентом! Валентин Геннадьевич пришел ко мне, говорит, ребята куда-то делись. Из-за пробок опоздал на десять минут, подошел к кабинету, а там пусто. Спросил меня, все ли с вами нормально и не отменены ли уроки… И что это было, дорогой мой десятый класс? Честное слово, ребята, не ожидал! Вам проблем мало, что ли? Вам на аттестат работать и к экзаменам готовиться не нужно? Ну что это за выходки в стиле седьмого класса?! Ну уж вы-то должны понимать… – Сергей Никитич замолчал, переводя дух.

В зале стояла тишина, только из коридора доносились детские крики: зал располагался рядом с кабинетами учеников младших классов.

– Сейчас есть два варианта развития событий, – продолжил директор, – наказать вас всех или наказать зачинщика. Выбирать вам!

Леля посмотрела на Илью. Тот сидел, казалось, очень спокойный.

Ребята молчали.

– Понятно… – директор оглядывал всех поочередно. – Леля, – вдруг сказал он, – может, ты что-то хочешь сказать? Мне кажется, что тебе точно не хочется быть наказанной, когда может быть наказан только зачинщик.

Одноклассники повернулись к ней. Кто-то смотрел разочарованно, кто-то зло, некоторые хмурились… Не обернулся только Федя. Леля видела его сгорбленную фигуру во втором ряду. Она представила, каким виноватым он чувствовал себя, как хотел бы, чтобы ничего этого не было…

– Нет, Сергей Никитич, – Леля помотала головой, – я не знаю, кто это предложил.

Директор кивнул:

– Значит, накажу всех. Завтра перед Валентином Геннадьевичем извинитесь. От души извинитесь, искренне осознавая свою вину! После уроков останетесь чистить территорию школы, за сегодня наметет…

– Так ведь нет снега, Сергей Никитич, – робко подала голос девочка с первого ряда.

– А вы выгляните окно! Уже часа полтора метет. Все, репетиции сейчас не будет, я вас видеть не хочу. Идите домой, – и вышел из зала.

Класс загалдел. «Легко отделались!» – доносилось со всех сторон. Леля кивнула Илье на прощание и пошла к выходу. Ее окликнул Федя.

– Спасибо, Лель, правда, – неловко пробормотал он, не отрывая глаз от пола. – Спасибо, что не выдала. И вообще, – сказал он громче, обращаясь уже ко всем. – Ребята, извините меня… Я струсил признаться.

– Да ладно! – бодро сказала Маша. – Не вешай нос, гардемарин Иванов, мы же все согласились. Ничего страшного не случилось. А то, что на нас Сергей Никитич побурчал, так не привыкать. Похмурится и перестанет.

Все заулыбались, приободренные, а потом стали расходиться. Сначала с Лелей попрощался Федя. Леле это показалось случайностью, но потом Дима Косицын кивнул ей, а затем еще несколько девочек тихонько бросили: «До завтра».

«Боже мой, – замерев и боясь спугнуть, подумала Леля, – неужели переменилось! Дошло до крайности и изменилось?»

10

– Нет, так не пойдет, Сережа. Понимаешь, Медведь увидел Принцессу и все – пропал, влюбился, понимаешь?! Причем влюбился сказочно и по-настоящему! – сказал директор.

Они репетировали сцену уже больше часа – и все без толку.

– В том-то и дело, Сергей Никитич, что не понимаю. Вот он говорит: «Куда вы пойдете – туда и я пойду, когда вы умрете – тогда и я умру». Как это так? Что за полное слияние? Разве это здоро́во?

Сергей Никитич вздохнул. Они ходили по кругу. Сережа не мог понять, какой такой любви от него хотят добиться к этой странной новенькой, а директор удивлялся, как прагматично может рассуждать такой еще молодой человек.

– Воробьев, а ты любил вообще, а? – подала голос с первого ряда Маша.

– Это к делу не относится, – смутившись, а потом взяв себя в руки, холодно сказал Сережа.

– Ясно, – протянула Маша.

Леля не подавала голоса и стояла на другом конце сцены. Она украдкой поглядывала на Илью, который сидел рядом с Машей в первом ряду, ожидая своей очереди репетировать. Рукава школьной рубашки он закатал до локтя.

– Если хотите знать, – сказал Сережа сдержанно после того, как директор закончил объяснять ему чувства Медведя и Принцессы, – я в эту любовь до гроба не верю. Это все только для книжек. В жизни – гиблое дело. Ну как можно говорить такую чушь! Отдать свою такую ценную жизнь ради кого-то там другого. Я этого не понимаю. Я в это не верю.

Усталый вздох пронесся по залу. Щупленький Митя в очках, сидящий за пианино и обеспечивающий спектакль живой музыкой, ткнул на клавиши так, что со вздохом всех присутствующих смешался тоскливый короткий звук.

Илья сказал:

– Ну не веришь и ладно. Я, может, тоже не верю. Но представить ты такое можешь? Просто эмпатию проявить к героям. Ты же вот человека тоже не убивал никогда, но примерно можешь попытаться понять, что чувствовал Раскольников.

– Да, я могу понять любовь, но почему сразу с клятвой в любви нужно поклясться и в смерти – это за гранью моего понимания.

– Да что ты прицепился к этой смерти. Можно ведь и не физически. Можно вместе с любимым человеком свою душу похоронить или сердце, а не туловище… Может, Медведь именно такое омертвение имел в виду.

– А ты сам попробуй сыграть, мне даже интересно. – Сережа свернул в трубочку сценарий и бросил Илье на колени.

– И правда, – Маша повернулась к Илье, – тебе пойдет, попробуй.