1793 (СИ)

У Пьера была хорошая память на лица, но этого человека он никогда раньше не видел. Значит, не рецидивист, и вряд ли известный подпольщик, хотя обычно они выглядят именно так. Невысокий, изящный, холёный аристократишка с породистым, исключительно дворянским лицом: тонкий нос Бурбонов, высокие скулы, впалые щёки, покрытые лёгкой синевой двухдневной щетины, гладкий крутой лоб под слегка растрепавшимися светлыми волосами. Глаза - пронзительные, серо-голубые, исполненные именно той ледяной надменности, за которую подобные лощёные красавчики из высшего света и лишаются головы. Всё в нём говорило о безграничном презрении к окружающим - от безупречно прямой, несмотря на выкрученные руки, спины, до стиснутых в стальную полоску тонких губ.

Пьер не причислял себя к чрезмерно ретивым служителям республиканских идей. Он редко посещал казни и не находил удовольствия в осознании того, что посылает на гильотину в среднем от десяти до тридцати человек за день. Но иногда, совсем редко, ему в руки попадали типы, которых он отправлял в объятия доброй тётушки с нескрываемым наслаждением. И тогда он любил подзатянуть процесс, пусть даже это стоило бы ему лишних часов сна.

Чёрт с ней, с этой ванной, подумал Пьер. Вымоюсь утром.

- Будьте любезны отвечать на вопрос, гражданин, - очень вежливо сказал он, сцепляя пальцы в замок.

- Вот уж избавьте от удовольствия считаться гражданином этой сраной страны, - усмехнулся арестант.

Филипп тоскливо вздохнул. Он таких типчиков не любил, зная, как долго обычно тянутся подобные допросы. Ну ещё бы - ему и не поиграть с ними даже, знай конспектируй гадости, которые они болтают о Республике, да ещё и красней за них, негодяев. Филипп был очень исполнителен, но до крайности щепетилен. Впрочем, именно эти качества делали его хорошим секретарём.

- Хорошо, тогда, с вашего позволения, я сделаю это за вас, - всё так же любезно проговорил Пьер и потянул из стопки бумаг последнюю папку. Неторопливо раскрыл её, минуты две перебирал бумаги, следя, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул. Арестант молчал, хотя Пьер всё так же чувствовал на себе его насмешливый взгляд; Филипп пыхтел, под потолком громко жужжали мухи.

- Откройте окно, дышать нечем, - резко сказал Пьер.

Филипп вздрогнул, арестант не шелохнулся. Один из приставов выполнил приказ. В кабинет заполз тяжёлый воздух вечернего города.

- Лабрен, Анри де, дворянин, двадцать пять лет, подозревается в участии в контрреволюционной группе де Бавилля...

- На каком основании?

Пьер вперил в арестанта немигающий взгляд.

- Вы имеет право говорить, только когда к вам обращаюсь я, - медленно сказал он. - Советую запомнить это, гражданин Лабрен.

- Что бы я ни делал, мне не нужно соизволение плебея.

- В таком случае вам вставят кляп, и будут вынимать его лишь тогда, когда мне захочется услышать ваш голос.

- Как это на вас похоже, - ничуть не смущённый угрозой, протянул Лабрен. - Не слишком-то убедительны ваши убогие доктрины, если вы...

Пьер спокойно кивнул. Один из приставов шагнул вперёд и ловко вставил между зубов Лабрена деревянный брусок, быстро затянул тряпичные завязки у арестанта на затылке. Тот, разумеется, немедленно умолк, но вместо растерянности или возмущения, обычного в такой ситуации, на его лице проступило только нескрываемое отвращение.

- Я не шучу, гражданин, - невозмутимо сказал Пьер. - В условиях новой Республики мой рабочий день ограничен восемью часами, а я сижу тут уже тринадцать, и не намерен тратить на вас больше, чем положено. Впредь прошу вас не злоупотреблять моим терпением. Итак, - он опустил взгляд к бумагам, которые по-прежнему держал в руках, - вы были задержаны в доме терпимости, известном как заведение мадам Лавернэ, в три часа ночи сего дня, в числе прочих девятнадцати лиц, из которых шестнадцать были признаны членами контрреволюционной банды, возглавляемой Огюстом де Бавиллем. По предварительной версии, вы оказались там с целью разработки плана подрыва доверия гражданского населения к идеям Республики. Если вы имеет что сказать в своё оправдание, я дам вам такую возможность. Однако если вы снова начнёте поносить Республику, кляп будет водворён на место, а вас препроводят в камеру. Вам есть что сказать, гражданин?

Лабрен кивнул. Не быстро и лихорадочно, как поступают в таких случаях подобные ему аристо, обычно к этому моменту уже начинающие осознавать серьёзность своего положения - нет. Он просто чуть наклонил голову - это даже с трудом можно было назвать кивком, но Пьер вдруг понял, что хочет так расценивать этот жест, несмотря на всю его возмутительную снисходительность.

Он подал знак приставу. Тот вынул брусок изо рта арестанта, и Пьер увидел капли слюны, влажно блеснувшие на лакированной поверхности.

Наверное, всё началось в тот миг. Да, именно тогда.

Лабрен сжал губы, незаметно - как ему казалось - сглотнул скопившуюся во рту слюну. И сказал:

- Всего лишь девятнадцать?