1794

Записи мои подходят к концу. Больше мне нечего сказать. Ни один курс лечения не помог. Временное облегчение — самое большее, чего удается достигнуть. Если, конечно, называть тебаику облегчением. Я все время думаю о словах Сетона перед отъездом из Тре Русур. Что это было? Тебе могут помочь… Наивная надежда… нет, помочь мне не может никто. Это выше человеческих сил. Кошмары все чаще и страшнее. Я стал мочиться по ночам. Белье, конечно, меняют, но запасных матрасов в госпитале не предусмотрено, и влажная солома гниет, отравляя и без того спертый воздух.

Сегодня приходил Сетон. Подмышкой у него был деревянный ларец. Он устроил его у своих ног и сел.

— Я знаю, что у тебя были гости, Эрик. Всего несколько дней назад. И знаю, что эти гости задавали тебе вопросы. Много вопросов.

Я кивнул. Голова была ясная — тебаику мне не давали с начала недели.

— Время нас поторапливает, — озабоченно произнес Тихо Сетон. — Похоже, эти господа вознамерились вытащить тебя отсюда и лишить меня всякой возможности о тебе позаботиться.

— Если они служители Фемиды… что ж, разве я не заслужил любого, самого строгого наказания?

Сетон тряхнул головой. Во взгляде мелькнуло совершенно нехарактерное для него выражение, которого я никогда ранее не видел.

— Не говори так. Никогда так не говори. Ты не заслужил никакого наказания, потому что вины твоей в произошедшем нет. Не ты, а твоя болезнь убила Линнею. А если ты попадешь в лапы полиции, они не станут принимать во внимание это немаловажное обстоятельство. Не ты, а твоя болезнь. Им важно выполнить свои квоты. А болезнь… запомни, Эрик, во всем виновна твоя болезнь, и не ты, а она понесет заслуженное наказание, когда мы тебя вылечим.

Он прокашлялся, поднял ларец и поставил на колени.

— Все твои врачи потеряли надежду. Но не я. Я искал неустанно, в нашей стране и за ее границами, и, как мне кажется, нашел. Некий господин, подданный Франца Второго[17]. Медикус с редкостными заслугами и с огромным опытом, который включает и такие случаи, как твой.

Он сделал паузу, словно сомневаясь. Погладил богатую инкрустацию ларца.

— Но ты должен понимать… предстоящее лечение несколько… как бы это выразиться… драматично. Но я уверен: эго единственная наша надежда. Важно одно: добиться облегчения.

Я безнадежно покачал головой — наверное, еще какой-нибудь образцово горчайший и столь же образцово бесполезный декокт.

Сетон придвинулся поближе и с загадочной миной откинул крючок. Ларец изнутри был обит темно-синим бархатом, а на нем в идеальном порядке лежал набор блестящих инструментов, каждый закрепленный сутажным шнурком в специально под него сформированном углублении.

— Вот этим сверлышком сверлят дырку на темени, чуть выше линии волосяного покрова.

Он осторожно вынул инструмент из своего гнезда и протянул мне. Я поднял сверло к свету — идеально отполированная сталь, без единого дефекта или пятнышка.

— А это специальная трепанационная фреза. После несложных манипуляций перед нами открывается мозг, тайное убежище нашего разума, наших желаний и запретов. И там наверняка найдется причина твоих страданий. А вот эта крошечная гармонь — кровоотсос. Название, конечно, пугающее, но это всего-навсего меха. С их помощью отсасывают мешающую обзору кровь и собирают в специальный сосуд.

Я потрогал и эту странную штуковину, снабженную короткими кожаными шлангами.

— А теперь самое главное. Игла. Ее раскаляют на спиртовке до красного каления и вводят в то место, где таится твоя болезнь. Болезнь просто-напросто выжигают. Но я должен предупредить, Эрик. Лечение небезопасно. Даже в руках такого искусного хирурга, как тот, о котором я тебе говорил. Поэтому решаешь ты и только ты. Может случиться и так, что после вмешательства ты будешь немного другим человеком, не совсем тем, кем доселе был. Подумай. Если согласен, я вернусь завтра же. Уже с ним. Это он настоял, чтобы я показал тебе инструменты и разъяснил опасности.

В голове у меня все перемешалось. Каннибалы на Бартелеми, разговоры с Фальбергом, брачная ночь, рабы в трюме, цепи, вырванные с корнем франжипани… и внезапно пришел ответ на вопрос, заданный Тумасом, который в своем помешательстве вообразил себя дьяволом.

Сатана всегда рядом… истина проста и очевидна. Чему удивляться? Мир, в котором мы живем, и есть истинный ад. Адский огнь, который мы сами зажгли и неустанно раздуваем ложью и дикой, отвратительной пляской неуемного тщеславия. И что за разница? Тумас всего лишь разыграл передо мной шараду, но и сам дьявол на его месте не выразился бы лучше. «Вот же я! Среди людей»… И зачем нам какой-то дьявол, когда есть мы? Мы и есть истинные дьяволы — друг для друга.

Здесь так темно… Горящие свечи не дают света. Болотные огни, не более того. Или огни святого Эльфа, которые мне пришлось видеть на шхуне. Светят, но не освещают. Что ж… Тихо Сетон предложил мне выход. А почему бы нет? «Будешь другим человеком» — и что в этом плохого, если вспомнить, кто я сейчас? Слезы благодарности полились еще до того, как я дал ему ответ.

— Да. Тысячу раз — да.

Тысячу раз да… Господи, это же ее слова!