1794

К стене прислонился огромный пальт[18] с изуродованной бугристой физиономией — всем хорошо известная фигура. Даже днем лучше не встречаться с ним взглядом. Когда-то он пил немеренно, но сейчас трезв. Впрочем, судя по выражению лица, воздержание вряд ли пошло ему на пользу. С зимы он заметно похудел, щеки впали, глаза погасли. В Городе между мостами, как всегда, гуляют сплетни. Все они противоречат друг другу, и дознаться, где истина, никакой возможности нет. Многие утверждают, что пальт по уши в долгах, берется за любое дело и работает чуть не сутки напролет. И при этом должен выплачивать каждый заработанный рундстюкке, иначе не избежать медвежьей хватки кредиторов или, что еще хуже, долговой тюрьмы. Кто-то строит иные предположения, но спросить напрямую никто не решается. Пальт водит дружбу с теми, на кого приличные люди стараются даже не смотреть. Короче — загадочное и опасное существо, лишенное настоящего и будущего. У него не осталось ничего, кроме прошлого, полного невосполнимыми потерями и мучительными воспоминаниями.

Драться-то он по-прежнему мастер — но не сегодня. Сегодня, похоже, дело до того не дойдет. Беспризорники подкрадываются поближе — пальт спит. Спит со скрещенными на груди руками, издавая на каждом вдохе болезненно вибрирующий, продолжительный храп. Дети знают, что это за храп: это даже не сон, это голодная спячка. Тело, неважно, холодно вокруг или жарко, начинает бить дрожь, и мышцы диафрагмы непроизвольно напрягаются — стараются внушить желудку, будто он полон.

Мальчишки бьются об заклад. Все знают про внушающий ужас деревянный протез пальта — кто решится его украсть? Самый маленький и оттого-то, по недостатку горького опыта, самый бесстрашный, подбирается и начинает осторожными, почти незаметными движениями надрывать рукав по шву. В конце концов обнажается бурая, шелушащаяся кожа верхней части предплечья, к которой грубыми кожаными ремнями кренится протез. Затаив дыхание от страха, мальчуган расстегивает ремни один за другим. Когда все пряжки освобождены, он хватается руками за пятнистый деревянный обрубок и, что есть сил отклонившись назад, тянет к себе. Борьба длится секунду, не больше, и протез соскакивает с культи. Еще несколько месяцев назад ничего бы из этой затеи не вышло, а сейчас культя похудела. Зазор между ней и углублением в протезе стал больше, и протез сидит неплотно.

Мальчуган с торжествующе вознесенным над головой трофеем пулей мчится к дверям. За ним с победными воплями улепетывает вся орава. Впрочем, могли бы и не убегать. Микель Кардель даже не пошевелился, не передернул плечами во сне. Он так и просидел в забытьи еще час или два, пока не закричал петух и не начались обычные для этого часа фантомные боли в отсутствующей руке. С трудом встал и побрел через лабиринт переулков домой, в каморку, за которую задолжал многонедельную плату.

Потерю он не заметил.

2

Лето с каждым днем становится все жарче. Солнце, которое так радовало весной, когда возрождало жизнь после лютых зимних морозов, постепенно сделалось проклятием и мукой. Каменные стены, всего-то пару месяцев назад ледяные, покрывающиеся за ночь инеем, терпеливо накапливали тепло. Теперь они прогрелись окончательно, и даже ночь не приносит спасения от духоты. Канавы загнивают, и окна стало опасно открывать из-за дурного воздуха, наверняка несущего с собой множество болезней. Из несущих столбов фахверков ушла влага, они то и дело жалобно поскрипывают в железных объятиях засухи. Почти никто не растапливает печи, кузнечные горны погасли — слишком велика опасность пожаров. Жара уже начала собирать жертвы среди легкомысленных жителей предместий, тех, кто не догадался, пока еще были силы, держаться поближе к колодцам. Умирают дети, умирают одинокие старики в своих раскаленных лачугах, и находят их только когда запах тления становится настолько невыносимым, что перекрывает вонь сточных канав и отхожих мест.