1794

И замолчала. Все это время Маргарета Коллинг смотрела на него, не отводя глаз, и даже, как ему показалось, не моргая. А сейчас веки опустились, и только мелкое их подрагивание выдавало: она не спит.

— Не буду лгать, — тихо произнесла вдова Коллинг после долгой паузы, во время которой он лихорадочно подыскивал слова. — Господин Кардель не первый, к кому я обратилась. Есть и еще кое-кто, кто мог бы знать ответ.

6

Кофейня «Малая биржа» набита до отказа. Ходят слухи, что скоро выйдет очередной ройтерхольмовский указ: запрет на кофе. И теперь все хотят напиться кофе досыта, чтобы не тосковать по нему осенью. Уже с начала года с кафедр в церквях вещают: кофе — дьявольская выдумка, его надо запретить раз и навсегда. Говорят, с начала августа. Причина все та же, старая песня: импорт разоряет королевство, полновесные шведские риксдалеры уплывают в карманах иностранцев… Но в такое объяснение мало кто верит. Дались им эти полновесные! Слово «полновесные» произносят с брезгливой издевкой — потому что дело вовсе не в риксдалерах, а в том, что в кофейнях собирается публика. Богатые, бедные — всякие. Кофе любят все или очень многие, а черный, горьковатый и пряный напиток развязывает языки. Тут-то, полагает барон, и есть главный источник недовольства или, по крайней мере, неуважительного отношения к власти. Народу полагается быть тихим, послушным и спокойным, а душистые зерна возбуждают и рождают нездоровую экзальтацию. От экзальтации до революции, как известно, один шаг. На эшафот их, эти зерна, дьяволов помет!

В кондитерской Густава Адольфа Сундберга на Железной площади еще с весны взяли за моду читать для публики только что сочиненные ернические элегии на животрепещущие темы. Сатира и печаль, гнев и тоска — рука об руку.

Кардель, работая локтями, протолкался к столику. Получилось довольно быстро, но не настолько, чтобы не наслушаться последних сплетен. Только и говорили, что про Магдалену «Маллу» Руденшёльд, любовницу Армфельта. Она якобы осталась ему верна даже после побега, выполняла его поручения и помогала поддерживать связи между ярыми густавианцами. С нового года сидит за семью замками — доказательства измены неопровержимы.

Скандал за скандалом — вечная радость черни. Никому не надоедает слушать последние новости. Якобы найдены ее письма, где чередуются изъявления вечной любви к своему избраннику и поношения в адрес барона Ройтерхольма и герцога Карла; особенно пикантны насмешки в адрес герцога: у того якобы каждый раз, как он к ней приближается, на панталонах расходятся швы в паху, и он вынужден бежать переодеваться. Заключаются пари: какая же судьба ждет умную и отважную женщину? Барон Ройтерхольм спит и видит во сне ее отрубленную голову, никаких сомнений. Но у нее якобы нашлись защитники; есть такие, кто делает все, чтобы смягчить наказание. Риксканцлер Спарре, к примеру, предлагает заменить казнь публичной поркой, и остряки тут же придумали ему новую должность: теперь его никто иначе и не называл. Рисканцлер. Не риксканцлер, а рисканцлер[20]. А многие утверждают: приговор никакого значения не имеет; все равно шведам конец. Якобы жадные фермеры продали всю муку датчанам, и не успеет прийти зима, королевство вымрет от голода.

Исак Блум заметил его слишком поздно. Хотел было вскочить, но тяжелая лапа Карделя придавила щуплого секретаря к стулу. Избавиться от компании Блума труда не составило: достаточно одного многозначительного взгляда, и приятели, раскланявшись, оставили его наедине с грозным пальтом. Кардель опустился на один из освободившихся стульев и слил остатки кофе из всех чашек в одну. Блум сделал вид, что не заметил. Вроде бы и замечать нечего — так и быть должно. Все так делают.

— Не вчера это было, Кардель. Не вчера. Здоровье, надеюсь, не подводит?

Кардель с гримасой отвращения отхлебнул из чашки с опивками.

— Ты ведь пошутил, Блум? Решил меня разыграть, не так ли?

— Что? В каком смысле? — Блум посмотрел на него с похожим на искреннее удивлением.

— Ты послал ко мне эту женщину… Коллинг. Маргарету Коллинг. В мою пропахшую крысиным дерьмом дыру. Хотел напомнить? Ты, дескать, без Винге — ноль без палочки?

Блум устроил необычную гримасу: вроде бы улыбка, а рот искривился так, будто секретарь вот-вот заверещит от ужаса. Кардель поднял руку с растопыренной ладонью — бояться нечего.

— И был прав, конечно. Ноль без палочки.

Гримаса испуга почти незаметно сделалась подозрительной; Кардель не успевал следить за игрой чувств на лице собеседника.

— Но ты же не обиделся? — небрежно, но с плохо скрытой надеждой спросил Блум.

— Нет, не обиделся. Наоборот… ты прав, Блум. Напомнил, что и я с тобой не всегда обходился… скажем так: с заслуженным уважением. Ну как бы… как-то раз не сдержался. Или пару раз. Если можешь меня простить, будем плясать от печки. Ты и я.

Кардель положил руку на пухлые пальцы Блума. Блум кивнул. Хотел было прервать рукопожатие, но после первых же двух попыток обнаружил, что эта затея выше его сил. Горестно покачал головой и замер.