1794

— Ну вот, шансы уравнялись. А раз мы опять друзья, хочу кое-что спросить. У Сесила, оказывается, есть младший брат. Помнишь такого? Эмиль?

— Еще бы не помнить.

— И?

Блум пожал плечами. Еще раз попробовал высвободить руку, но и на этот раз ничего не вышло.

— Сесил сдал экзамены в университете вдвое быстрее, чем остальные. Я еще продолжал зубрить, а он уже переехал в Стокгольм и работал советником в департаменте финансов. А Эмиль… ну, тот Эмиль, про кого ты спрашиваешь. Брат Сесила. Тоже поступил в университет, и от него ожидали невесть каких подвигов. Легенды ходили — он, дескать, еще способнее брата, хоть и похожи они, как две капли воды. Ну, думали, сейчас он нам покажет… Помню, в первый раз явился в Густавиану[21] — все обмерли. Ни на кого не глядя, взял книгу с полки, уткнулся и начал ли-стать с такой скоростью… кое-кто, конечно, подумал: дурака валяет. А может, они были и правы, эти кое-кто. Потому что из Эмиля Винге так ничего толком и не вышло. Он не сдавал зачеты, появлялся все реже, а когда появлялся, все только плечами пожимали — он и так-то был со странностями, а с годами делался все страннее и страннее. Подобных людей называют эксцентриками… — Блум с сомнением глянул на Карделя — понял ли пальт замысловатое словцо? — но продолжил, не разъясняя: — Феномен не то чтобы редкий, думаю, ты тоже встречал таких в армии. Молодой человек уходит из родительского дома, пробует летать, а крылья-то, оказывается, жидковаты. Не держат. Прыгнуть с места на место — куда ни шло, а летать — дудки. Говорят, отца от разочарования хватил удар.

Кардель молча кивал и, казалось, не столько слушал, сколько размышлял о чем-то своем, никакого отношения к Эмилю Винге не имеющем.

— Если бы Кардель был так любезен и отпустил мою руку…

— Погоди, Блум. Полицейское управление, насколько я знаю, еще в прошлом году выделяло деньги для найма вольного персонала. Людей, так сказать, со стороны. Именно из этих денег Норлин и платил Сесилу. А теперь как? Когда пришел Ульхольм?

— Думаю, все так же. У него руки пока не дошли…. А руки-то загребущие.

— А как насчет того… короче, вписать меня в ведомость?

Исак Блум хотел засмеяться, но ограничился хмыканьем. Из осторожности. Береженого, как говорится…

— С какого резону? Ты что, хочешь заняться делом фру Коллинг? Шутишь?

— Не шучу. На полном серьезе. Если у меня будет хоть что-то позванивать в кармане, смогу поспрашивать тут и там. Много мне не надо. А лучше сказать, вообще ничего не надо. Только расходы покрыть.

Блум поморщился. Тиски, в которых беспомощно трепыхались его пальцы, сжимались все сильней. Кардель притянул его к себе и произнес почти шепотом:

— Блум… мне плевать, что ты обо мне думаешь, но я не вор. И не попрошайка. А что касается тебя… мне кажется, ты в душе справедливый парень. Хотя, признаюсь… делаешь много, чтобы никто это не заметил. Маргарета Коллинс была у тебя тоже, ты слышал ее рассказ. И если никто другой не желает ей помогать, разве она не заслужила, чтобы хотя бы я… Или деньги управления так и будут лежать в сундуке, пока Ульхольм их не обнаружит и не найдет способ прикарманить?

— Коллинг… да. Замечательная женщина, достойна всяческого уважения и тем более сострадания. И хочет-то она немного… всего-то узнать, что случилось с ее дочерью. Но ее положение, каким бы ужасным оно ни было, выглядит безнадежным… — произнес Блум и задумался.

Чересчур хитроумным его не назовешь, подумал Кардель. Все написано на физиономии.

— Хорошо, Кардель, — решился Блум. — Но под честное слово: каждый рундстюкке пойдет в дело.

Кардель кивнул и отпустил руку. Блум поморщился и начал было растирать онемевшие пальцы, но Кардель опять ухватил его ладонь и потряс.

— Вот и договорились.

Кардель знал, куда идти. И нашел их без труда — в одном из переулков, поднимающихся на дворцовый холм от Большой Западной. Стайка беспризорников сидела на удивление правильным полукольцом у фасада одного из богатых купеческих домов. Большинству не хватало нескольких лет до пышного празднования десятилетнего юбилея, но старшему наверняка не меньше пятнадцати. Возраст выдавали не только обильные угри: он был самое малое на голову выше остальных. Держал за шиворот одного из своих вассалов и с заметным злорадством отвешивал ему оплеуху за оплеухой.