18 ночей усталого человека. Дневник реальных событий

Эту ночь я решил провести нормально. Ну, почти. Я лег в одиннадцать, укрылся одеялом. Лег рано, надеясь на то, что скорее наступит утро, быстрее пройдет день, подобная ночь, а потом еще один день и еще… Когда спишь проще. Во сне происходят метаморфозы – от реальных перевоплощений до выдуманных, от того, что было с новыми инсинуациями до того, что никогда не случится, как бы ты этого не хотел.

До этого я не спал и мне казалось, что таким образом устраиваю протест всему обществу, моему антиподу, который напротив хочет прогнуться под то, что его заставляют делать. У каждого он имеется, но иногда ему хочется взять верх, и мне думалось, что именно тогда, когда я сплю он становится главнокомандующим. Поэтому я бдил.

Сейчас лежу, зажмурил глаза и для того, чтобы не слышать посторонних звуков, укрылся с головой одеялом. Как в детстве, слышишь столько посторонних звуков – и кажется, что кто-то ходит по кухне, вот он уже в прихожей, и все ближе и ближе двигается к тебе. И чтобы он тебя не тронул, остается одно – лежать и не двигаться. И даже не дышать. Только сердце выдает и немного грудь поднимается от дыхания. Но в конец не выдерживаешь и резко, проговаривая что-то громкое, тем самым заглушая топот, идешь и включаешь свет. Читаешь, смотришь телевизор, или смотришь в окно. Последнее страшно – всегда кажется, что сейчас кто-нибудь появится в окне. Здесь в окне – огни, фонарь на пятого этажа и самый свет на втором.

1871. Звучит как год…сто сорок лет назад. Жили другие люди. На этом месте, где я лежу не было дома. Вероятно был какой-то деревянный барак. Там жила бедная семья. Отец – рыбак, мать – прачка, сын – мечтал работать в театре. Он еще не знал кем он будет. О просто хотел связать жизнь с театром. Как это сделать он тоже не знал. Только каждую ночь, когда он засыпал, он видел сон, что он стоит на сцене, а вокруг него много огоньков. Дурак. Такой же как и я впрочем. Прятал под подушкой хлеб и во вне воровал картошку у соседей. Умница.

Ночь семнадцатая

Что чувствует человек за сорок восемь часов до ухода в иной мир? Немного радость. Никто не будет беспокоить вопросами – как у тебя дела, успехи в карьере. Не надо будет никому ничего доказывать. Ты просто уходишь, прикрыв дверь, оставляя всех в легком недоумении, которое сменится через некоторое время ужимками. Какой он смешной, решил сдохнуть в день рождения президента. Вот, умора, ему приспичило уйти в тот самый момент, когда так нужна рабсила для переезда. И прочее, и прочее. Люди будут расценивать это сперва как горе, а потом спустя совсем немного времени, как предательство. И ничего с этим не поделаешь. Они будут кричать «это не честно», подразумевая не то, что мне было больно уходить и как я сейчас там – буду мерзнуть в земле, а то, что каково сейчас им – чистой воды эгоизм. Пока я еще говорю и могу сказать многое, я пойду и…открываю глаза и вижу над собой пушистое создание. Брысь. Вернулся. Сколько я его не видел? Неделю или две? Пришел, чтобы занять мое место. Рановато. Дай мне еще срок, а пока пшел вон.

Кот спрыгнул с кровати, лениво пошел восвояси, остановился около самого выхода, медленно повернулся – как по-человечески он посмотрел, с ненавистью и отвращением. Его густая шерстка задвигалась, и где-то в боку дернулось – кот нервничал. Я бросил «брысь», тем самым поторопив его.

Я вышел из комнаты и не узнал остальную часть квартиры. Прихожая была в кошмарном состоянии – висевшая ранее одежда, в том числе и моя, лежала на полу. Моих ботинок не было на месте. Ковер был свернут и на зеркале висели фотографии – мои из института, из той жизни, беззаботной и настолько забытой, что, кажется, не я стою рядом с моими друзьями на фоне водопада, многочисленных кухонь и кислотных стен ночных клубов. Это мой брат? Мой сосед? Мой знакомый, с которым больше никогда не увидимся. Как они могли попасть сюда, на это зеркало. Что вчера происходило? Что за саботаж?

Я бросился в комнату, резко швырнул Сергея на пол, тот прокричал «нет». Я не дал ему подняться, прижал его ногой и воскликнул «откуда». Он засмеялся. То же самое он делал и в моем спектакле – когда его бил сосед, то он сперва закрывался, наступала истерика, и было неясно, то ли он плачет, то ли смеется, и, дав возможность зрителю посомневаться, он открывается, и мы видим его чудовищный оскал. Сейчас он не прятался – сейчас я видел все.