1812. Фатальный марш на Москву

Но хотя гвардия, вступившая в Смоленск вместе с Наполеоном, действительно получила продукты и спиртное и расположилась среди руин для долгожданного отдыха, следовавшим за ней частям повезло меньше. Перед гвардией катились толпы дезертиров, попытавшихся штурмовать склады, в результате ответственные за выдачу снабжения с них стали действовать даже более дотошно, чем обычно.

После входа гвардии ворота захлопнулись, и охранявшие их жандармы впускали внутрь только подразделения вооруженных солдат под командованием офицера. Однако помимо целенаправленного отсеивания дезертиров и отбившихся от своих формирований морально разложившихся солдат, такая мера становилась наказанием для отставших не по собственной вине, например, для раненых и кавалеристов, чьи эскадроны пришлось распустить по причине тотального падежа лошадей.

Даже попытавшиеся перегруппироваться за пределами города и выглядевшие более или менее организованно воинские части получили крайне мало. Поскольку Наполеон хотел ограничить распространение новостей о постигших его неудачах, он не уведомил власти на местах, в том же Смоленске, о своем предстоящем прибытии, как не давал знать и об истинном положении дел в армии. Получи местная администрация известие о подходе войск заблаговременно, она успела бы напечь хлеба и разделить запасы на пайки, раздача которых пошла бы быстро и споро. А так роте попросту выдавали мешки с мукой, из которой, ввиду отсутствия приспособлений для выпечки хлеба, солдаты опять варили всю тут же размазню, живого вола, которого им приходилось забивать самостоятельно, и бочонок спиртного, при нервном дележе которого по емкостям до половины разливалось{734}.

Все попытки поддержания порядка сводились на нет действиями дезертиров и отставших от своих частей, поскольку тем удалось проникнуть в город и создать разбойничьи гнезда в подвалах сгоревших домов, откуда публика эта устраивала вылазки для воровства и грабежей на складах. Стычки вспыхивали прямо там. Занимавшихся раздачей провизии чиновников избивали. Отвозивших пайки в свои формирования солдат подстерегали шайки бедолаг, отлученных от регулярных каналов получения съестного, в результате чего очень многое терялось и пропадало.

Все прочие солдаты обвиняли гвардию в похищении снабжения, и многие роптали против нее, но всё же тем, кто остался под знаменами, действительно доставались рис, мука, спиртное, а в некоторых случаях и говядина{735}. Зависть и раздражение на гвардию подстегивало еще и то, что она, похоже, контролировала большой базар, стихийно выросший на одном из главных городских перекрестков.

По оставлении Москвы условия отступления оказались для многих весьма и весьма различными, а посему всем хотелось разумнее распорядиться оставшимся имуществом, поменяв один вид добычи на другой, более удобный для хранения или транспортировки. «Тут маркитантка предлагала часы, кольца, ожерелья, серебряные вазы и драгоценные камни, – вспоминал Амеде де Пасторе. – Там гренадер продавал бренди или меха. Чуть дальше солдат из обоза зазывал прохожих купить у него целое собрание сочинений Вольтера или письма к Эмилии Демустье[172]. У вольтижера для желающих имелись лошади и экипажи, в то время как кирасир торговал с лотка обувью и одеждой»{736}. Те, кому не удавалось поживиться от регулярных раздач продовольствия, сбывали все подряд с одной только целью достать еды.

У гражданских, не подлежавших рационированию по военным нормам, не оставалось иного способа разжиться продуктами, когда же кончались деньги и ликвидные активы, приходилось побираться. Тут у женщин неизбежно появлялись преимущества, как рассказывал Лабом. «Передвигавшиеся в основном пешком, обутые в матерчатые bottines[173] и одетые в тонкие шелковые или перкалевые платья, они кутались в шубы или солдатские шинели, снятые с мертвых по дороге. Их нужда заставила бы выступить слезы на глазах даже у мужчин с вконец зачерствевшими сердцами, когда бы отчаянное наше положение не душило любые проявления гуманизма. Среди сих жертв ужасов войны попадались молодые, хорошенькие, прелестные, смышленые и обладавшие всеми качествами, чтобы соблазнить самого бесчувственного мужчину, но многие из них были низведены до попрошайничества и рады любой милости. За кусок хлеба им приходилось благодарить, идя на любые унижения. Умоляя нас о помощи, они подвергались жестоким оскорблениям и каждую ночь принадлежали тем, кто кормил их в день накануне»{737}.