1812. Фатальный марш на Москву

Пусть значительная часть города лежала в руинах, расквартированные в Москве солдаты сумели устроиться довольно комфортно. «Я поселился во дворце князя Лобанова, – вспоминал барон Дезидерий Хлаповский, эскадронный начальник 1-го (польского) полка шволежеров-улан Императорской гвардии. – Генерал Красиньский[140] разместился напротив, в доме купца Барышникова. В обоих домах осталось все необходимое, все находилось в порядке, как внизу, так и наверху имелись удобные широкие кровати с крытыми сафьяном матрасами. Позади дворца помещались надворные строения, сеновалы, сад с оранжерей, а далее за ними приусадебный огород. Спереди дворец стоял в городе, а с тыла – словно бы в деревне. В двух рядах надворных зданий помещались около сотни москвичей, в том числе слуги, ремесленники и крестьяне, каковые оказались готовыми помочь нам со всем нам потребным. Поведение этих людей по отношению к нам вполне можно назвать уравновешенным и вежливым»{596}.

«Несмотря на бедствия, пожар Москвы и бегство жителей, войскам тут вполне уютно, они находят здесь множество запасов съестного и даже вина, – писал своей «Émilie adorée» (обожаемой Эмили) генерал Моран, поправлявшийся после ранения, полученного при штурме батареи Раевского. – Моя дивизия расквартирована в очень большом здании, а у меня отличный и удобный дом по соседству на широкой площади… С нетерпением ожидаю вестей о вашем положении, пусть же добрый Господь наш хранит вас так же, как меня в сражениях…»{597}

Барон Поль де Бургуан, служивший тогда лейтенантом старшим аджюданом в 5-м полку тирельеров Молодой гвардии, поселился во дворце Ростопчина и провел немало счастливых часов за изучением великолепной библиотеки графа. Однажды барон натолкнулся на экземпляр книги, написанной его отцом. «Как же приятно сыну найти работу отца так далеко от родины, – написал он на форзаце. – Он лишь сожалеет, что привела его сюда война»{598}.

Капитан Б.-Т. Дюверже, казначей из дивизии Компана, разместился в доме одного из живших в Москве немцев и наслаждался пребыванием там, наблюдая из окон, как по утрам Итальянская гвардия строится парадным порядком под добрую полковую музыку. «У меня хватало мехов и картин, коробок с инжиром, кофе, ликеров, макарон, копченой рыбы и мяса, – отмечал он, – но если говорить о белом хлебе, свежем мясе и ординарном вине, ничего такого не было». В доме вместе жили двенадцать человек и, сидя за обедом, они поднимали тосты за будущую кампанию в новом году и за вступление в Санкт-Петербург{599}.

«Гренадеры подыскали нам скатерти и домашнюю утварь, другие снабжали нас всевозможной провизией. Следовавшие с войсками стада скота давали нам мясо, пекари пекли хлеб из найденной под пепелищами муки. Словом, несмотря на Ростопчина, у армии всего хватало», – писал капитан Фантен дез Одоар. С целью обеспечить себя витаминами на зиму, более прозорливые принялись заготавливать кислую капусту из кочанов, в изобилии росших на городских огородах{600}.

Солдаты задействовали для починки обмундирования и шитья башмаков сапожников и портных, во множестве оставшихся в городе. Они также запасались необходимыми вещами на стихийно возникших рынках, где представлялось возможным приобрести предметы, спасенные от огня или похищенные у владельцев другими. Гренадеры гвардии, вступившие в город в самом начале и получившие вдоволь благоприятных шансов наложить руку на самые разные предметы в процессе попыток тушения пожара на главном базаре, устроили под стенами Кремля настоящее торжище, где на продажу предлагался поразительный ассортимент съестного и прочих товаров. Но хотя им и удалось создать крупнейшее торговое поле с всевозможными предметами потребления, по всему городу возникали и другие стихийные лотки. «Улицы, которые пощадил пожар, напоминали настоящие торжища с особой присущей только им чертой, ибо продавцами и покупателями выступали сплошь солдаты», – отмечал Любен Гриуа. Другой характерной чертой являлась склонность солдат чаще прибегать к обмену, чем использовать при расчетах деньги, а потому любой участник коммерческого процесса слонялся повсюду с самыми необычайными наборами предметов и деликатесов. Французы получили возможность отведать лучших французских вин и коньяков, какие не могли позволить себе дома, а иные впервые попробовали в Москве ананасы{601}.

В изрядной степени коммерческая деятельность проистекала из-за стремления солдат выручить немного денег или обеспечить себя предметами для последующей продажи дома, а также и из желания найти подарки для жен, любовниц и сестер. И, конечно же, все хотели достать великолепных мехов, которыми так славилась Россия, а также тканых кашемировых шалей из Персии и Индии, являвшихся не только модными, но и необходимыми аксессуарами для принятых в империи платьев с высокой талией и глубоким декольте. Континентальная блокада послала цены на то и другое в Париже в небеса. Но меха и шали в подвалах обычно не хранят, а посему значительные запасы подобных ценных предметов стали добычей огня.