1812. Фатальный марш на Москву

В других отношениях восстановилось некое подобие нормальной жизни. Люди путешествовали «так же легко между Парижем и Москвой, как между Парижем и Марселем», – высказывался Коленкур, хотя времени уходило побольше. Тысячи писем от солдат и офицеров, отправленные семьям и любимым, доходили до адресатов порой лишь через сорок дней. Но императору так долго ждать не приходилось. Estafette прибывала из Парижа ежедневно с информацией, покрывавшей расстояние всего за четырнадцать дней. У Наполеона вновь наступил прилив сил, и он трудился без устали, пусть случилось это, как раз другой бывало и раньше, чуть-чуть с опозданием{585}.

Вести из Парижа радовали более всего, в особенности, если льстили тщеславию Наполеона. Он с удовольствием прочитал о том, как его день рождения, проведенный им около Смоленска, в столице отметили церемонией закладки первого камня в фундамент Palais de l’Université (Университетского дворца), нового Palais de Beaux-Arts (Дворца Искусств) и монументального здания, предназначенного для размещения национальных архивов. Как сообщили, «воодушевление парижан в связи с новостью о вступлении императора в Москву сдерживается только страхом, что он пойдет дальше триумфальным шествием, пока не завоюет Индию». Известие о занятии Веллингтоном Мадрида ободряло куда меньше.

Если он и испытывал какое-то беспокойство в отношении существующего положения, то тщательно скрывал его. Император французов занимался делами государства и армии с дотошностью, каковая, вероятно, помогла ему избежать взгляда в лицо реальности создавшейся обстановки.

Он досаждал Маре, требуя от него поднажать на только что приехавшего в Вильну американского полномочного министра, поэта Джоэла Барлоу, ради заключения более тесного альянса с Соединенными Штатами против Британии. Наполеон распорядился прислать из Франции и Германии 14 000 лошадей. Велел закупить в больших количествах в Триесте рис с целью доставить через всю Европу в Москву. К тому же император французов часто устраивал парады на широкой Красной площади перед Кремлем, и в ходе этих смотров часто вручал солдатам и офицерам кресты Почетного Легиона и производил в следующие звания заслуживших такой чести отважными действиями под Бородино{586}.

Но он не предполагал зимовать так далеко от дома. «Если я не вернусь в Париж этой зимой, – писал он Марии-Луизе, – распоряжусь доставить вас в Польшу, где мы повидаемся. Как вам известно, я по-прежнему горю желанием увидеть вас снова и сказать о чувствах, которые вы во мне будите»{587}.

Солдаты его испытывали нечто подобное. «Еще одна зима пройдет без счастья сжать тебя в моих объятиях, поскольку поговаривают, будто мы скоро встанем на зимние квартиры, хотя где точно, пока не решено», – писал жене 22 сентября капитан Фредерик-Шарль Лист. «Я очень устал от этой кампании и не знаю, когда Бог подарит нам мир», – признавался в письме кюре своей деревни простой солдат по имени Маршаль. Не меньшая подавленность одолевала генерала Жюно. «Довольно говорить о войне, я хочу сказать вам, моя дорогая Л, что с каждым днем люблю вас все больше, что мне всё до смерти надоело, что ничего я так не желаю в мире, как увидеть вас снова, что торчу в самой никудышной стране на свете и что, если я не увижу вас в скором времени, то умру от тоски, а если мы останемся здесь дольше, умру от голода», – писал он любовнице из Можайска. Один commissaire, отправившийся в поход в свои пятьдесят, поскольку ему надоела работа за столом, и он решил попытать счастья разбогатеть, изливал в письмах жене сожаление и отвращение, добавляя, несколько беспочвенно, что в России нет даже красивых девушек. Мари-Франсуа Шакен, девятнадцатилетний хирург из корпуса Даву, жаловался сестре на плохое питание, на то, что лошади его опускают носы в пустые кормушки, но выражал безграничную веру в Наполеона, который, несомненно, приведет их домой целыми и невредимыми. «Найди мне хорошенькую подружку к возвращению, ибо здесь таких не сыскать, – просил он сестру. – Скажи ей, я буду очень крепко ее любить»{588}.

Пусть Шакен и воротил нос от местных женщин, на самом деле в Москве в плане слабого пола было из кого выбрать. «Этот класс людей стал единственным, получавшим выгоду от захвата Москвы, коль скоро любой, в страстном желании обладать женщиной, встречал сих созданий с удовольствием, и когда они являлись в наши жилища, тут же становились хозяйками в доме, проматывая все пощаженное огнем, – выражал мнение Жан-Пьер Барро, квартирмейстер, служивший в корпусе принца Евгения. – Были и другие, каковые и в самом деле заслуживали внимания по причине их рождения, воспитания и, помимо всего прочего, несчастной судьбы. Голод и бедность заставляли матерей приводить к нам дочерей»{589}.