1812. Фатальный марш на Москву

Некоторые части умели позаботиться о себе просто-таки превосходным образом. Доктор де Ла Флиз, расставшийся со своим полком, очутился в эскадроне польских улан. Те действовали так: сходили с дороги под вечер, находили деревню с жителями, окружали ее, а потом начинали договариваться с крестьянами, обещая не причинить никому зла, если им дадут немного еды и кров на ночь. Сами солдаты и их лошади таким образом оставались в более или менее сносной форме, а поскольку с ними путешествовала и парочка женщин, офицеры даже проводили вечер в дамском обществе{702}.

Одним таким мастером снабдить себя всем необходимым в любых условиях оказался полковник Луи-Симон Шопен, командующий артиллерией 1-го кавалерийского корпуса. «Жизнерадостный человек, считавший важнейшим в жизни в первую очередь думать о себе самому, полковник Шопен, как только началось отступление, собрал вокруг себя дюжину самых шустрых и находчивых канониров, – вспоминал один из его товарищей. – Фургон с упряжкой добрых лошадей следовал за ним, и каждый вечер служил пунктом сбора для артиллеристов, каждый из которых приносил добытое в деревнях по пути или у отставших от своих частей одиночек хитростью или силой, как придется. Таким образом, ватага полковника (а иначе их и не назовешь) ни в чем не нуждалась, в фургоне всегда хватало всего, и, наблюдая за поставщиками и слушая их речи, любой понимал, что он никогда не опустеет»{703}.

«Редко когда оставшиеся в строю части воины не могли разделить с другими какого-нибудь варева, – писал Булар. – Но горе тем, кто оказывался один, такие не находили помощи нигде». Верно, за одним лишь исключением, когда они имели что-нибудь на обмен или продажу. Полковник Пеле наблюдал за своеобразным торгом, развернувшимся у большого костра. «У кого есть кофе? У меня сахар. Кто даст немного соли за муку? У кого есть котелок? Мы смогли бы приготовить для себя popote[166]. У кого есть кофейник?» и так далее. «Человек с небольшим мешочком соли мог рассчитывать обеспечить себя едой на несколько дней, поскольку всюду имел актив для обмена», – замечал среди прочего Пеле. Альбрехт фон Муральт считал себя обязанным жизнью небольшому чугунному котелку, который он одалживал людям, готовившим пищу, за право разделить с ними трапезу{704}. Для не имевших ничего единственная надежда состояла в коллективизме: они старались сбиться в группу с людьми в таком же положении. В результате возникала этакая артель из восьми или десяти солдат, которые обычно располагали лошадью или повозкой и действовали методами, сходными с приемами артиллеристов полковника Шопена.

Особенно уязвимыми оказывались слуги офицеров. Не будучи солдатами, они не могли претендовать на паек, а если хозяин погибал или его ранило или же он считал их ненужной более обузой, они оставались на мели. Шансом на спасение для многих таких людей являлся добрый господин. В Москве генерала Дедема де Гельдера убедили взять себе лишнего слугу, умного юношу, выступавшего в роли кучера при генеральской карете и ухаживавшего за лошадьми. Уже спустя время, в хаосе отступления, генерал неожиданно узнал, что на деле мальчишка являлся пятнадцатилетней француженкой, которая влюбилась в артиллерийского офицера и сбежала с ним из дома, но любовник ее погиб при Бородино{705}.

Читая рассказы уцелевших, невольно поражаешься, как мало пищи порой требуется человеку, чтобы остаться живым. Но, по психологическим и физическим соображениям, было очень важно поддерживать регулярное питание. Перед самым выступлением армии из Москвы лейтенант Комб получил посылку из дома. «Какая радость! Новости из Парижа, от отца, моей любимой матушки, от всей семьи, от друзей! – писал он. – Ничто в мире не могло сравниться с тем, что я чувствовал себя тогда». Только много позднее он осознал, что посылка собственно и спасла ему жизнь, поскольку в ней содержались маленькие таблетки для приготовления горячего шоколада и бульонные кубики. В результате, когда никакой другой еды не находилось, он мог поддержать себя хоть чашкой такой питательной субстанции. Другим хватило ума набить себе карманы чаем и сахаром, и весьма многие утверждали потом, что им удавалось протянуть до двух недель на одном только сладком чае{706}.

Как в наступлении, так и в отступлении мысли о пище никогда не покидали солдатских умов. Иные пытались отвлечь себя размышлениями о том, будто сидят за обедом в одном из лучших ресторанов Парижа. «Каждый из нас заказывал любимое блюдо, мы обсуждали их достоинства по сравнению с другими, и таким образом на время забывали о терзавшем нас голоде, – вспоминал капитан Виктор Дюпюи из 7-го гусарского полка, – но очень скоро ужасная реальность вновь обрушилась на нас со всей своей мощью»{707}.