1812 год. Пожар Москвы

Как известно, ряду членов муниципалитета (например, Кольчугину) под предлогом тяжелой болезни удалось отказаться от участия в этой экспедиции. Избежал этого и Позняков, также сказавшийся больным. В конечном итоге горький жребий выпал на долю помощника городского головы П.И. Коробова, членов городского правления И.К. Козлова и И. Переплётчикова. Каждому из них был выделен караул из 10 французских солдат и одного унтер-офицера, выдано по 10 прокламаций «для раздачи крестьянам» и деньги для закупки продовольствия. Вопреки приказу Наполеона, деньги были выданы ассигнациями. Коробов получил 850 руб., «из коих отдал 525 руб. отправленным с ним трём мещанам, неизвестно куда отлучившимся, а с остальными взят в с. Люборицах российскими казаками и представлен в главную квартиру; из числа же полученных им прокламаций четыре должен был раздать по принуждению, а прочие 6-ть истребил». Козлов получил 1400 руб. ассигнациями и на эти деньги купил в 4-х верстах от Москвы 46 коров и 30 баранов, «а данные ему прокламации истребил». Переплётчикову было выдано 900 руб. ассигнациями, с которыми он посылался на закупку продовольствия дважды. В первый раз им было куплено 6-ть четвертей пшеницы, во второй раз не удалось купить ничего, так как в дороге отрядом французов из 10 человек, которые его должны были сопровождать, был «прибит и ограблен, причём отняты и оставшиеся у него деньги». Все 10 прокламаций он так и не роздал, а оставил «в лесу в повозке», на которой ехал[429].

Так закончились попытки использовать муниципалитет для снабжения города продовольствием. Очевидно, что французское командование реально и не собиралось использовать созданные им «русские» органы власти для снабжения продовольствием своих войск. Речь шла исключительно о московских жителях и госпиталях с русскими больными и ранеными.

Участие муниципалитета в деле обеспечения москвичей пропитанием сказалось реально только в организации трактиров «близ Креста у Сухаревой башни»[430]. Возле Калужских ворот была учреждена французская пекарня «для продажи калачей французских и пресных хлебов и ржаных». Хлеб продавался по 10 коп. серебром. При «участии евреев» была устроена продажа «простого вина» (водки). Одну бочку возили по улицам и продавали штоф по 4 руб. 30 коп., бутылку по 1 руб. 72 коп. серебром или ассигнациями[431].

В своё время аббат Сюрюг, кюре французской церкви Св. Людовика в Москве, пустил в оборот утверждение, что в православных храмах во время оккупации служба не велась, хотя русское население, оставшееся в городе, остро нуждалось в религиозном утешении. Первым, и чуть ли не единственным, священнослужителем, который возобновил службу в Москве, в церкви Св. Евпла, был некий священник из иностранцев[432]. Как ни странно, это мнение получило широкое хождение[433]. В 70-е гг. XIX в. А.Н. Попов окончательно опроверг данное утверждение, показав, что служба, как правило, прерванная на несколько дней во время самых сильных пожаров, всё же велась во многих московских монастырях и некоторых церквях (в Новодевичьем, Рождественском, Зачатьевском монастырях, в Спасо-Преображенской церкви на Глинищах, в Троицкой церкви на Хохловке, в Петропавловской церкви на Якиманке, в церкви Голицынской больницы)[434]. Исследование Л.В. Мельниковой позволяет добавить к этому списку церкви Рождества Богородицы, что на Стрелке, Максима Блаженного, что на Варварке, Троицкую, Рождественскую, что в доме княгини Голицыной, а также 5 (или 6?) церквей в окрестностях села Коломенского, Екатерининскую церковь Воспитательного дома, церковь Запасного дворца и некоторые другие[435].

Учреждённый французами муниципалитет, среди прочего, был призван помочь в возобновлении богослужения, тем более что о службе в монастырях и некоторых перечисленных выше церквях знал только очень ограниченный круг москвичей, а главное, служба отправлялась далеко не в полном объёме (служили заутрени, часы и вечерни, но не служили обедни).

К сожалению, до сих пор до конца не прояснён важный вопрос: имелось ли прямое распоряжение со стороны либо церковных, либо светских российских властей о закрытии всех храмов и прекращении в них богослужения. Но если даже прямого указания на этот счёт священнослужителям и не поступало, общий настрой как церковных, так и гражданских начальников был в пользу полного закрытия всех без исключения храмов. Оставляя неприятелю столицу, обречённую на разорение, власти вряд ли задумывались о судьбе тех несчастных обывателей, которые по тем или иным, чаще мало зависимым от них самих причинам, не могли её покинуть. Эти люди, таким образом, лишались возможности получить духовное утешение в годину свалившихся на них несчастий.