1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов

Попробуем проследить, на что обращало внимание гражданское население Франции при первом контакте с интервентами, каковы здесь были пути формирования образа «Другого». Конечно, историк при этом не может применить в «чистом виде» те методики, которые доступны этнологам или психологам при выявлении роли первичных визуальных и звуковых ощущений: историк не может использовать метод включенного наблюдения, вместо полевых исследований он проводит анализ уже зафиксированных свидетельств о первой встрече с «Другим»[282]. Но при этом историк вполне в состоянии выявить «реперные точки», сохранившиеся от первой встречи с «Другим» в коммуникативной памяти и приобретшие со временем символическое значение[283].

Какие эмоции (чувства, страсти) вызывали казаки у местного населения при первой встрече? Страх, гнев, сострадание, печаль, радость?[284] Иногда в историографии можно встретить утверждение о безразличии местного населения к появлению в их городах и деревнях войск противника… Трудно себе представить, что было именно так[285]. Но, тем не менее, на основании донесений префекта от 5 января 1814 г. А. Шюке так описывает реакцию населения Верхней Соны на появление врага: «…жители продолжали заниматься своими обычными делами, как будто ничего не случилось. <…> Префект сообщал, что население поразил ступор»[286]. Ф. Стинакер писал: «Как наступила оккупация, храбрость как будто была скована и сокращена до бессилия»[287]. Схожие наблюдения мы обнаружим и у Вейля, который, характеризуя первую реакцию на появление русских улан в Аньо (или Агено), ссылается на рапорты Витгенштейна и Барклая де Толли русскому императору от 5 января. Из этих рапортов следует, что вхождение не вызвало, кажется, никаких эмоций, никакого беспокойства со стороны населения, которое продолжало заниматься своими обычными делами, как будто ничего не произошло[288]. Историки почти единодушны в оценке реакции французов: начавшееся вторжение если и ужаснуло население, то оставило его безучастным. А. Уссэ писал, что на первых порах союзникам удавалось поддерживать дисциплину, но, как с сарказмом отмечал этот автор, казаки, башкиры, калмыки не были членами Тугендбунда и прекрасные прокламации и суровые приказы командования союзников или вообще не дошли до сознания этих неграмотных дикарей, или были очень скоро забыты[289].

Кто-то пишет о «ступоре», «оцепенении», «равнодушии»; кто-то, как Ж. Тюлар, об «апатии»; кто-то, как А. Собуль, об «усталости от патриотизма»… Но во всех случаях речь идет не столько собственно об эмоциях французов, сколько об их нежелании в массовом порядке оказывать сопротивление интервентам. На это обращали внимание и русские военные. «Французы со времени революции испытали столько несчастий, что при нашем нашествии они не знали, радоваться ли им или печалиться, несем ли мы с собою окончание их бедствиям или продолжим еще на долгое время злополучия их»[290], - свидетельствует А.И. Михайловский-Данилевский. В другом месте он же писал: «Французы равнодушно внимали голосу правительства, и при нашем вступлении говорили только о мире. Они ходили с мрачным, потупленным взором, с холодною вежливостью принимали постояльцев, и слышны были только их общие желания, чтобы скорее кончилась война»[291].

Французские авторы довольно часто акцентируют внимание на страхе перед «варварами», который заставлял крестьян оставлять свои дома и прятаться в пещерах и лесах. Но в действительности единой модели поведения не было: покинуть жилище означало обречь его на полное разграбление и даже разорение… Еще А. Уссэ признавал, что в одних деревнях при крике «Казаки!» население предпочитало убегать в лес, унося с собой пожитки и угоняя скотину. Другие же, доверяя прокламациям союзников, обещавшим неприкосновенность собственности и поддержание строгой дисциплины, оставались в своих жилищах[292].

Более того, есть свидетельства и о том, что где-то казаков население встречало с надеждой. Теодор Жюст писал, что бельгийцы с большим энтузиазмом приветствовали казаков как освободителей. Например, в Антверпене толпа восторженно рукоплескала и кидала вверх шляпы при въезде в город казачьего авангарда. Фламандские крестьяне, ненавидевшие французских агентов и инспекторов, приходили к русским или пруссакам и просили у них оружие, чтобы сражаться на их стороне[293]. Левенштерн приводит в своих мемуарах анекдотичный рассказ о том, как один казак занял Монс, вынудив небольшой отряд французских жандармов и взвод пехоты оставить город, после чего устроился в ратуше бриться и принимать угощенья от благодарных за «освобождение» бельгийцев[294].