18Х9

Единственное – мой друг все-таки был более скромным и реалистичным человеком, чем я. И хотя в своих мечтах он не раз представлял, как высоко прыгает и технично бьет в три метра перед своей девушкой (очень красивой, неземной, сидящей в первых рядах многотысячного стадиона и болеющей за него, Серегу, лучшего из всех на свете парней), – но все же, надо сказать, он никогда не утверждал, что планирует играть в волейбол профессионально. Однажды он сказал мне (почти как в анекдоте про Чебурашку, когда Гена спросил, слышит ли он его, а тот ответил: «Гена, посмотри на меня: конечно слышу!»), когда мы с ним пили пиво на Финляндском вокзале: «Посмотри на меня, Андрей, какой из меня, на фиг, волейболист!» Серега был трезв в мыслях о себе, даже когда пьянел.

Я, так же как он, мечтал и о девушке, которая смотрит на меня со скамейки стадиона, и о том, как я даю интервью телевидению, и обо всем таком, без чего любому нормальному пацану жить невозможно: что тебя любят просто за то, что ты есть; что восхищаются твоими достижениями; что ты совершенный и неподражаемый – всеми любимый, единственный в своем роде, неповторимый. Но я все же хотел большего. Я не был реалистом, в отличие от Сереги, и в самой глубокой впадине своего сердца хотел стать богом, как те, которые сияют на самой вершине. Как ужасно и в то же время прекрасно, что я действительно хотел быть таким и подчинил тогда всю свою жизнь этому желанию. Это мои мечты, моя вера; это мои экзистенциальные эксперименты, которые я и по сей день провожу над собственной непоседливой душой.

Вот такие волейболисты, мечтатели, как и я, самые преданные этой игре, стояли у железной двери спортивного зала, куда я пришел. Собирались пораньше, чтобы поболтать и покурить.

Еще в деревне, когда мы всей веселой компашкой, состоящей из таких же полупьяных подростков, как я сам, дрались с городскими, разбивая друг другу носы, стенка на стенку, мне иногда становилось страшно от присутствия во мне какой-то темной, проглядывающей из самого нутра силы, когда я понимал, куда меня может занести эта спесь, дерзость и бесшабашность. Слава Богу, что маятник качнулся в другую сторону. И теперь, высланный родителями из деревни в город Санкт-Петербург, я ставил эксперименты в другой области своей сермяжной души: смогу ли я сделать немыслимое в том, чем жил и о чем мечтал последнее время – стать профессионалом в спорте и попасть в сборную? О ужас! Неужели я это произнес? Но это было так – все по максимуму. На меньшее я был не согласен. В этом я мог признаться только трем людям: себе, Сереге и тренеру. На него была вся надежда.

Когда я поступил в техникум, то попросил своего куратора Владимира Александровича Горского помочь мне найти состав, в котором я мог бы начать волейбольную карьеру. Узнав, что я поселился во Всеволожском районе, Мастер направил меня в школу, расположенную на расстоянии одной станции на электричке от моего дома, сказав: «Если поладишь с тренером, если он возьмет тебя к себе, то, считай, тебе крупно повезло». Вот я и приехал проситься в эту школу. Приехал для того, чтобы встретить, наверное, самого близкого и родного мне человека, в корне изменившего всю мою жизнь.

Пространство у входа в зал стало заполняться звуками веселых голосов. На тренировку собирались юные спортсмены – обычные школьники разного возраста: щупленькие, толстенькие, все хулиганистые. В общем, обыкновенные дети. Я стоял в стороне, боясь подойти. Потом кто-то из ребят закурил, и мне стало легче: это свои. Курящие люди у меня в то время вызывали больше доверия, чем некурящие. Я подошел к ним и спросил:

– Парни, вы на тренировку?

– Да, – ответили мне. – Ждем Кощея.

– А это кто?

– Наш тренер. Сейчас придет, увидишь. А ты кто?

– Я?..

«Дед Пихто. Даже не знаю, как представиться», – подумал я, потому что и впрямь не знал, кто я и что тут, по большому счету, делаю.

– Мне надо поговорить с тренером, – ответил я и больше ни о чем не стал расспрашивать, чтобы сразу не разочароваться и продлить сладкую томительную надежду на хороший исход моего замысла.

Вдруг у них найдутся такие аргументы, которые погасят ее, убьют все на корню? Типа: «Знаешь, тренер сказал нам вчера, что, если вдруг придет парень и встанет вот тут у двери, скажите, чтобы уходил к чертям прочь! Шлындают тут всякие, отвлекают. Ничего из него не выйдет! Бесполезно даже начинать. А просто так брать человека со стороны… Нет уж, извините, своих хватает. Пусть уходит».

Именно так мне и было сказано потом, один в один. Но это потом. А пока у меня оставалось еще минут двадцать, чтобы потешить себя надеждой. Поэтому новым знакомым я не стал говорить о своей цели, не хотел слышать эти раздирающие душу слова, толкающие куда-то в бездну: «нет»; «уходи»… Когда как камнем придавили. Когда ноги ватные. Когда тьма безысходная. И жить не хочется…

Поэтому повременим, посмотрим на этого Кощея: кто таков, с кем нелегко, по словам Мастера, найти общий язык. Я хотел услышать это пусть холодное, но правдивое слово от него самого.