1905 год. Репетиция катастрофы

Я уже писал о евреях и о всеобщем еврейском конгрессе, который должен состояться в ближайшие дни. Поскольку все партии проявили полное безразличие к их требованиям, евреи поставили вопрос о том, что они должны стать совершенно самостоятельной силой и ограничиться решением собственных проблем. Однако при этом все евреи северо-западного региона решили отдать свои голоса конституционно-демократической партии.

Январь 1906 г.

Казнь русской нигилистки80

Всех, кто интересуется событиями в России, беспокоит судьба Марии Спиридоновой81. Ее приговорили к смерти и вскоре должны казнить. Эта молодая красавица-студентка известна не только убийством помощника тамбовского губернатора Луженовского, но и тем, что ей довелось испытать страшные издевательства со стороны российской полиции. Читателям следует ознакомиться с этим эпизодом русской революции, началом которого стал акт кровавой расправы, учиненной юной барышней, а завершением – смертный приговор. Особую яркость этому эпизоду придает тот факт, что Мария Спиридонова сама описала его в послании, адресованном ее товарищам-революционерам.

«Дорогие товарищи! Эта поездка на поезде стала для Луженовского последней в жизни. Он собирался сесть в скорый поезд в Борисоглебске. Именно в этот момент его и следовало убить. Я целые сутки ждала его на вокзале. Столько же времени я выслеживала его на другой станции и еще двое суток на третьей. Утром на станции появились казаки, и я поняла, что они ждут прибытия Луженовского. Я была одета, как гимназистка, выглядела веселой, розовой, безмятежной и не вызывала никаких подозрений. Однако он не вышел на перрон. Тогда я сама поднялась в вагон и с расстояния 4-5 метров прицелилась в Луженовского, которого в этот момент плотно загораживали казаки. Я была совершенно спокойна и не боялась промахнуться, хотя стрелять пришлось поверх плеча казака. Я сделала столько выстрелов, сколько смогла. После первого выстрела Луженовский скорчился, схватился руками за живот и попытался рвануться в сторону перрона. В этот момент я сбежала вниз по ступенькам вагона и быстро выпустила в него еще три пули. По свидетельству Богородицкого, он получил пять ран: две в живот, две в грудь и одну в руку.

Тут конвой опомнился, весь перрон заполонили казаки, поднялся страшный шум, засвистели городовые. Казаки выхватили шашки из ножен. Увидев сверкание шашек, я поняла, что мне пришел конец, и решила, что живой они меня не возьмут. Я поднесла револьвер к виску, но тут на меня обрушился удар, и, не успев выстрелить, я упала.

Казак схватил меня за ногу и стащил вниз по лестнице. Голова моя билась о ступени. Меня схватили за волосы и бросили в повозку.

В полицейском участке меня раздели, обыскали и заперли в холодной каморке с каменным полом, сырой и грязной. Там я потеряла сознание.

Очнувшись, я сказала, как меня зовут, сказала, что принадлежу к партии социалистов-революционеров и буду давать показания только следователю. Помощнику прокурора Каменеву и жандармам удалось установить, что я проживаю в Тамбове. Это привело их в полное бешенство. Они стали таскать меня за волосы и требовать, чтобы я сообщила, где находятся остальные революционеры. Они гасили папиросы о мое тело и все время требовали: «Кричи, подлая!» Чтобы я начала кричать, они своими сапогами, будто тисками, сдавили мне ноги, как они выразились, «твои нежные ножки». При этом они все время орали: «Кричи! У нас целые деревни ревели, как коровы, а эта девчонка даже не вскрикнула, ни на вокзале, ни здесь! Ты у нас закричишь, а мы позабавимся над твоими мучениями, мы тебя казакам отдадим на всю ночь!..». А подъесаул Аврамов сказал: «Нет, сначала мы, а казаки потом…» Тут они меня совсем невыносимо сжали и заорали: «Кричи!» Но я ни разу не закричала, ни на вокзале, ни в участке.

Потом меня на скором поезде повезли в Тамбов. Поезд почему-то ехал совсем медленно. Было холодно и темно. Аврамов всю дорогу ругался последними словами. Он страшно меня оскорблял. Я почувствовала дыхание смерти. Даже казакам стало не по себе. Один из них сказал: «Споем, ребятушки! Что примолкли? Споем, и пусть все эти сволочи сдохнут!» Тут они стали гоготать и свистеть, потом взбодрились, глаза и зубы у них заблестели. А песня их была совершенно похабная. У меня же начался бред, и я все просила: воды, воды! Воды мне не дали. Офицер увел меня в вагон второго класса. Он был пьяный и нежный, обнял меня, расстегнул на мне платье и гнусно бормотал: «Какая атласная грудь, какая нежная кожа!..» А у меня уже не было сил, чтобы его оттолкнуть. Горло у меня перехватило, но это уже было неважно, кричать было бесполезно. Мне хотелось разбить себе голову, но обо что?.. К тому же это животное не давало мне пошевелиться. Ноги мои были плотно сжаты, и чтобы я их расслабила, он сильно ударил по ним сапогом. Я стала звать полицейского офицера. Но он спал. Казачий офицер склонился надо мной, погладил мой подбородок и прошептал: «Зачем вы так скрипите зубами? Вы себе зубки поломаете!»