-Я дааааа! Быть Гексли рядом с Габеном - это летать воздушным шариком, твёрдо зная, что верёвочку держит в руках кто-то весомый и стоящий на земле. И если что - верёвочку смотает, а шарик упрячет за пазуху. Ты меня замечательно гасишь, не давая кого-нибудь заманипулировать, не давая взорваться.
-Если я Габен, то почему, например, мне нравиться тебя ревновать и говорить тебе об этом,
-Все люди разные. Социофобы вроде меня тоже нечасты среди Гексли. А тебе со мной весело, я умею быть источником заразительных эмоций.
-И тебе со мной!
-И мне с тобой. И совершенно не страшно, а то других я могу ненароком затоптать или потерять, а тебя – нет!
-Да! конечно. А в чем сомнение?
-Если что то противоречит Гексли пониманию, Гексли очень жёсткий и может сильно давить, а Габен же давления не приемлет.
-Так ты ж мне по носу даёшь и я отступаюсь. На тебя моя давёжка не действует.
-Я не понимаю как у Гексли сочетается жёсткость и «Гексли легче заставить, чем уговорить» с умением со всеми договориться? По моему, это внутреннее противоречие.
-Нет! Чужих, от которых надо чего-то добиться, заставлять легко, даже давить не надо. Как тетрис. Чуть развернул их, чуть поднажал словом удачным - и уже само пошло; а если что не удаётся - можно плюнуть и другого чужого подставить в нужное место и нужным боком развернуть. А своих приходится давить. Их не выбирают. Когда я нежно сообщаю ребёнку, что если он не съест кашу, то мама разъярится и наорёт - я же договариваюсь?
-С позиции силы. А я свой?
-А ты свой. Но ты тот редкий вид своего, который на манипуляции не ведётся, если только внушаемая идея тебе самому не нравится, а от давления не сопротивляется, а достаёт ушат воды и меня в него макает, после чего тщательно вытирает, обнимает и продолжает двигаться в своём направлении, как ни в чем ни бывало. А если нет ушата или лень макать - ты делаешь шаг в сторону, я пролетаю, в ужасе останавливаюсь и бегу зализывать. Тебе замечательно удаётся с философской мордой предлагать мне без тебя куда-нибудь ломиться, а потом возвращаться, когда надоест, сие меня сильно отрезвляет!
-Уф! Пойду съезжу в магазин. Не по Габеновски скажу, что обожаю тебя.
-Муррр. Люююблююю. Умираю спать, good night.
-My love! Ты спишь, я занимаюсь делами, and
-А я читаю путешественника во времени. Стиль невкусный, очень американский, тяжеловесно пустоватый, не трепетно чувственный и не витиевато-кружевной, а сюжет любопытный и идея занятная. Читаю и назойливо думаю, что надо научиться убегать во времени на 30 лет назад. И понимаю, что не научусь, иначе бы я нашла тебя не год назад, а тридцать, сорок, пятьдесят. И ты бы знал меня всю жизнь.
-Ну и что “Путешественник”? Обещает счастье?
-Не знаю, там нет ни отгадки, ни рецепта, а ты настоящий и тёплый, с шёлковой на ощупь кожей, и пронизывающе любимый с любой ерундой, которую ты городишь, когда я не целую тебя, и всей умностью, которую ты твердишь окружающим идиотам, когда я далеко. Ты снова хрен знает где, глупый мальчик. Люблю тебя и умею без тебя жить, и далеко от тебя быть умею. Но иногда до судорог и головной боли хочется смотреть в твои глаза и трогать их губами. А твою улыбку ощущать шеей и плечом. И просыпаться с солнцем и птицами. И с тобой. И никуда не бежать. А у меня всё наоборот. Я лихорадочно работаю, ощущаю себя белкой в колесе и не пытаюсь даже задуматься о целях и планах. У меня словно тормоза сорвало и несёт. А затормозить могу только об тебя. А ты далеко. Утешаю себя иногда тем, что подумаю о них потом когда-нибудь. Вот ты приедешь - и я заторможу. Уткнусь в тебя, и мне точно ничего не будет надо. Это насчёт оптимизма.
-А почему такая напряжёнка? Какие то сложные проблемы?