1914 год. Начало

Наиболее полно изложил великокняжескую легенду Ю. Н. Данилов: «Среди войск имя великого князя произносилось с редким благоговением; оно было окружено особым ореолом. Про великого князя ходили легендарные рассказы, рисовавшие его народным богатырем, всюду поспевавшим на помощь, всюду пресекавшим зло и водворявшим порядок. То в пылу боя глазам бойцов представлялась его характерная и тонкая фигура с открытым энергичным лицом, и его видели обходившим ряды войск в наиболее опасных местах и спасающим своими распоряжениями положение; то в артиллерии, вынужденной беспомощно умолкнуть из-за отсутствия боевых припасов, распространялся бодрящий слух о прибытии снарядов, подвезенных в поезде самим Верховным; то чудился он войскам, только что потерпевшим боевую неудачу и еще не успевшим пережить горькую от этого обиду, разбирающим лично дело, чтобы успокоить честно исполнивших свой долг и жестоко покарать виновных. В рассказах этих было много вымысла, но дорогого простому солдатскому сердцу. Но особенно преувеличенными являлись россказни о необузданных проявлениях у великого князя гнева по отношению к провинившимся начальникам»⁶⁷.

Примерно так же воспринимали личность великого князя и в тылу. В мае 1915 г. генерал Ф. Ф. Палицын вспоминал о настроениях в начале войны: «Все были убеждены, что полнота власти есть у главнокомандующего, и по России носились фантастические слухи о жестокости великого князя, о сменах и даже побоях, наносимых им почтенным провинившимся генералам. Простому народу эти слухи были любы, и старый извозчик в Петербурге в декабре 1914 года с убеждением говорил мне: «Россию спасает; жесток, генералов бьет. Спаси его, Господи!»⁶⁸. Каратель всяческих германофильских настроений, борец за правду и неизменный заступник солдат и младших офицеров – такими были основные черты образа главковерха⁶⁹. К этому можно добавить и слухи о том, что на жизнь великого князя покушались остзейские немцы⁷⁰. Совокупность этих легенд, не имевших под собой никакого основания, и стала основой авторитета этого человека. «Народные массы, – как отмечал Н. Н. Головин, – стремились воплотить в нем черты любимого вождя»⁷¹. К этому можно лишь добавить, что эти черты больше говорили о массах, чем о вожде.

Лучшую и наиболее верную характеристику дал великому князю русский эмигрантский историк: «Порывистый и чрезвычайно резкий, великий князь производил впечатление человека волевого. Но впечатление это было чисто внешнее: ему как раз недоставало именно силы воли, и он всецело находился во все времена во власти своего окружения… Великий князь был знатоком конницы, дилетантом в стратегии и совершенным профаном в политике»⁷². Судя по всему, в последней области Николай Николаевич действительно разбирался плохо. «Как все военные, привыкшие иметь дело со строго определенными заданиями, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – Николай Николаевич терялся во всех сложных политических положениях, где его манера повышать голос и угрожать наказанием не производила эффекта. Всеобщая забастовка в октябре 1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовать несколько миллионов забастовщиков!»⁷³ Последнее обстоятельство постоянно приводило великого князя к мысли о необходимости уступок, и не только в 1905 г.

С самого начала войны Николай Николаевич стал знаменем либералов. «Мне представляется несомненным, – вспоминал могилевский вице-губернатор, – что беспримерная популярность великого князя, достигнутая им после первых же месяцев войны, являлась исключительно результатом занятой им по отношению к Государю, его семье и возглавляемого им правительства определенной позиции, насыщенной бесцеремонной и суровой критикой, снисходительной насмешкой и высокомерным пренебрежением»⁷⁴. Результатом было еще одно качество славы главнокомандующего, которое необходимо отметить: «…когда на фронте начинали обвинять Ставку, великого князя всегда исключали из числа обвиняемых, во всем винили его помощников. В глазах и Ставки, и фронта великий князь, даже и после оставления им должности Верховного, оставался рыцарем без страха и упрека»⁷⁵. Престиж императора, по верному замечанию князя В. А. Друцкого-Соколинского, «уменьшался в правильной пропорции к нараставшей популярности великого князя Николая Николаевича. Второе пожирало первое»⁷⁶.