1915 год. Апогей

Новый король в бытность наследным принцем не расходился во взглядах со своим дядей-предшественником. Естественно, он также сочувствовал Германии: два его брата были офицерами немецкой армии, Вильгельм II – его двоюродным братом, а с императором Францем-Иосифом его связывала и личная дружба. Конечно, не стоит преувеличивать значение этих симпатий, но они все же были и имели определенное значение, поэтому внимание, которое уделяли подобного рода связям дипломаты и разведчики, в данном случае английские, никак нельзя назвать необоснованным¹⁶⁰. После смены монархов в Бухаресте ситуация начала меняться, стали возможны переговоры с Антантой по вопросу о вхождении Румынии в войну¹⁶¹. Заявив о себе как о честном румыне, Фердинанд I дистанцировался от Германии, впрочем, сделал он это достаточно осторожно. Влияние Берлина и Вены в Румынии не ограничивалось семейными традициями.

Румынская торговля, по данным англичан, в основном контролировалась иностранцами и евреями, которые также симпатизировали центральным державам¹⁶². Большая часть негосударственных кредитов румынских деловых кругов принадлежала Германии: 30 776 880 фунтов из 63,040 млн. Второе место занимала Франция, но долг этой стране был почти в 1,5 раза меньше – 18,500 млн фунтов. В нефтедобыче, которая с начала XX в. приобретала все большее значение, также первенствовала Германия. С 1903 г. после долгой войны с American Standart Oil Company они поставили под свой контроль одну из крупнейших нефтяных компаний «Румынская звезда». К 1914 г. уже 37 % местных нефтяных компаний контролировались немцами. Второе место принадлежало Великобритании с ее 30 %. Центральные державы занимали лидирующее положение и во внешнеэкономических связях Румынии. С 1889 г. Германия имела здесь первое место по уровню импорта, причем несмотря на все попытки Англии и Франции потеснить Берлин на румынском рынке, уровень германского импорта постоянно рос: с 29 % в 1889 г. до 40 % в 1913 г. Вслед за немцами шла Австро-Венгрия с 25 % в том же году¹⁶³.

Кроме экономических интересов немалую роль играли понимание силы Германии и страх перед ней. «Румыния свято чтила военную мощь Германии, а 1870 год был еще свеж в воспоминании румын, – писал посол Австро-Венгрии. – Но когда в ряды наших врагов вступила и Англия, то и эта забота была с Румынии снята, и с этой минуты для преобладающего большинства румын стало ясно, что осуществление их чаяний есть лишь вопрос времени и дипломатического искусства»¹⁶⁴. Два последних фактора сводились к расчету момента выступления. Он должен был наступить тогда, когда Румыния встретит наименьшее сопротивление противников и сможет выторговать наибольшую компенсацию у союзников. Искусство дипломатии сводилось к торгу. В начале 1915 г. С. Д. Сазонов еще пытался оказывать давление на Ионела Братиану, ожидая необходимого решения о вступлении в войну, однако эти попытки не были результативными. Бухарест ссылался на опасную концентрацию австро-германских войск на своей границе.

Русский министр иностранных дел не скрывал своего разочарования «малодушием румынского правительства и цинизмом заявлений его главы»: «Располагая полумиллионной армией, румынское правительство, по-видимому, растерялось перед возможностью вторжения 40 000 германцев. Впрочем, даже и эту угрозу легко было в свое время предупредить. Стоило только Румынии перейти в наступление в то время, как наши войска брали Львов. Такое ее выступление, несомненно, отдало бы в ее руки Трансильванию и ограничило бы ее от нынешних преувеличенных страхов. Что же касается требований, предъявляемых ныне Братиану к державам исключительно в целях обеспечения начала переговоров Румынии с Болгарией без принятия на себя каких бы то ни было обязательств, то я считаю эти требования весьма странными»¹⁶⁵.

На румынского премьера эти слова произвели весьма неприятное впечатление. В стране постоянно шла борьба между сторонниками разной политической ориентации. «С одной стороны, – вспоминал начальник разведки Юго-Западного фронта полковник П. А. Игнатьев, – высшее румынское общество не скрывало своих профранцузских и прорусских настроений, с другой – крупные дельцы и богатые капиталисты объявляли себя сторонниками центральных империй. Этот ежедневный антагонизм странным образом оживлял небольшую столицу, раздираемую такими противоречивыми мнениями»¹⁶⁶.