1915 год. Апогей

21 августа (3 сентября) на заседании Совета министров С. Д. Сазонов и его сторонники, опираясь на соответственные резолюции земских и городских организаций, вновь попытались призвать правительство к коллективному протесту против решения императора⁹⁹. Поначалу вновь только один И. Л. Горемыкин нашел в себе силы категорически противиться этим планам. «Та агитация, – сказал он, – которая идет вокруг этого вопроса и связывается с требованием министерства общественного доверия, является стремлением левых кругов использовать имя Великого Князя для дискредитирования Государя Императора. Весь шум вокруг его имени есть не что иное, как политический выпад против Государя… От своего понимания долга служения своему Царю-Помазаннику Божию я отступать не могу. Поздно мне, на пороге могилы, менять свои убеждения. Убедите Государя меня убрать. Когда Его Императорское Величество в опасности, откуда бы она ни шла, я не считаю себя нравственно в праве заявлять Ему, что я не могу больше служить Государю»¹⁰⁰.

Попытка обсудить вопрос об отставке правительства или подаче особого мнения окончилась неудачей. Вопрос был окончательно снят с повестки дня после выступления министра юстиции. А. А. Хвостов, который до сих пор старался воздерживаться от выступлений, напомнил членам правительства о присяге и заявил, что призывы, исходящие от А. И. Гучкова, Государственной думы и общественных организаций, должны быть неприемлемы для членов правительства, так как они нацелены на государственный переворот. «В условиях войны такой переворот, – закончил свою речь А. А. Хвостов, – неизбежно повлечет за собою полное расстройство государственного управления и гибель Отечества. Поэтому я буду бороться против них до полного издыхания. Пусть меня судит Царь, моя совесть говорит мне так. Что вы не дайте, господа Чхеидзе и Керенские будут недовольны и не перестанут возбуждать общественное раздражение разными посулами»¹⁰¹.

Итак, очередное выступление С. Д. Сазонова и его сторонников с целью повлиять на решение Николая II не привело к достижению поставленной цели¹⁰². Вечером того же дня часть министров собралась для обсуждения вопроса о коллективном выступлении правительства на квартире у С. Д. Сазонова в здании МИДа. Отсутствовали только И. Л. Горемыкин, А. А. Хвостов и С. В. Рухлов, который лечился на Кавказе. Было представлено два проекта письма, составленных А. В. Кривошеиным и А. Д. Самариным. С небольшими изменениями был принят последний вариант, который переписал П. Л. Барк – у него был самый красивый почерк¹⁰³. Письмо подписали П. А. Харитонов, А. В. Кривошеин, С. Д. Сазонов, П. Л. Барк, Н. Б. Щербатов, А. Д. Самарин, П. Н. Игнатьев и В. Н. Шаховской. Присутствовавшие И. К. Григорович и А. А. Поливанов не поставили своих подписей, но пообещали на следующий день известить императора о своем согласии с коллегами¹⁰⁴. «Мы служим не только Царю, но и России», – объяснил свою позицию П. А. Харитонов. Разногласия между главой правительства и министрами приобрели непреодолимый характер¹⁰⁵.

«Всемилостивейший Государь, – говорилось в письме. – Не поставьте нам в вину наше смелое и откровенное обращение к Вам. Поступить так нас обязывают верноподданнический долг, любовь к Вам и Родине и тревожное сознание грозного значения совершающихся ныне событий. Вчера в заседании Совета министров под Вашим личным председательством мы повергли перед Вами единодушную просьбу о том, чтобы Великий Князь Николай Николаевич не был отстранен от участия в Верховном командовании армией. Но мы опасаемся, что Вашему Императорскому Величеству не угодно было склониться на мольбу нашу и, смеем думать, всей верной Вам России. Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями. На том же заседании воочию сказалось коренное разномыслие между председателем Совета министров и нами в оценке происходящих внутри страны событий и в установлении образа действий правительства. Такое положение, во всякое время недопустимое, в настоящие дни гибельно. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»¹⁰⁶. Излишняя эмоциональность самаринского проекта, так ярко проявившаяся в конце письма, написанного «с явным непониманием царской психологии»¹⁰⁷, принесла выступлению только вред.