1917: Да здравствует император!

Кирпичников сплюнул на дно кузова. Вот уже час они ездили по пустынным улицам Петрограда, призывая горожан выйти из домов и присоединиться к рево… в смысле отправиться за выдаваемым революционным правительством хлебом.

Отправиться в эту поездку Тимофея Кирпичникова вынудила скука. Ему до смерти надоели бесконечные митинги в жутко закуренных помещениях Таврического дворца. Загнанная внутрь слухами о чуме революционная общественность находила выход своей безудержной энергии в нескончаемой череде выступлений, в яростных аплодисментах и не менее яростных попытках стащить оппонента с трибуны.

Некогда сверкающие и поражающие чистотой помещения дворца все больше напоминали хлев, когда слоняющиеся без дела расхристанные солдаты, матросы и рабочие ходили куда хотели, плевали где хотели, бросали на пол что считали нужным, нередко не удосуживались даже найти уборную в здании и использовали для этой цели любые приглянувшиеся им места.

К утру Тимофей был уже вне себя от бешенства. Нет, его вовсе не бесило происходящее в здании, поскольку он считал, что это лишь следствие отсутствия четких указаний от вождей революции и, соответственно, лишь следствие общего безделья. Его страшно бесило, что вожди заняты пустой говорильней и явно не собираются предпринимать никаких действий для того, чтобы обеспечить коренные интересы трудового элемента. Почему до сих пор не национализировано все имущество паразитов? Почему не объявили о разделе земли? Почему всякое офицерье все еще ходит по городу? До каких пор это будет продолжаться? Ведь офицер, в конце концов, это лишь военный советник солдат, которые сами должны решать, как им жить и как им воевать. И никаких там отдач чести и прочих ваших благородий быть не должно!

Кирпичникова раздражало все вокруг. Все было не так, как ему представлялось в те часы, когда он агитировал своих сослуживцев поднять восстание. Восстание они подняли, и что же теперь? Вместо решительных действий какая-то говорильня! И это при том, что накал революции явно идет на убыль! Людей на улицах нет, флаги и транспаранты в Таврическом саду лишь хлопают на ветру, сиротливо подражая яростным овациям, которые звучали там еще вчера днем.

Но разве может все так закончиться? Разве долгожданная революция обернется лишь долгим и протяжным паровозным гудком, в который уйдет весь пар народного гнева и который оставит после себя пустой котел, а паровоз революции так и останется на тупиковой ветке истории? Нужно же что-то делать, в конце концов!

Именно с такими настроениями шатался Тимофей Кирпичников по коридорам Таврического дворца, когда услышал о том, что формируются агитационные бригады для выезда на улицы Петрограда. Он поспешил принять участие в этом деле, поскольку это было хоть какое-то, но дело.

И вот уже час колесили они по улицам столицы, но, к разочарованию Кирпичникова, не выбегали им навстречу радостные толпы, не спешили по их призыву к Таврическому дворцу, да и вообще, по большому счету, никак не реагировали. Лишь выглядывали из окон испуганные люди, лишь в подворотнях торопились закрыть ворота дворники, лишь свистел ветер в изгибах крыш и в водостоках.

– …граждане Свободной России! По распоряжению Временного комитета депутатов Государственной думы и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов…

Внезапно Тимофей услышал какой-то новый звук, основательно забытый за эти несколько дней.

– Погоди-ка…

Кирпичников положил руку на плечо кричавшего в рупор и прислушался. Где-то пели. Причем пели не ставшие уже привычными революционные песни, исполняемые разрозненным многоголосием, когда, что называется, кто в лес, кто по дрова. Нет. Пели громко и слаженно. Пели так, что любой, кто хоть единожды слышал такое, сможет сразу сказать – это поет маршевая колонна солдат и поет именно во время марша, на ходу, четко попадая в ритм размеренных шагов движущегося солдатского строя. И тут звук стал четче, и Тимофей к ужасу своему разобрал слова песни.

Твёрд наш штык четырехгранный,
Голос чести не замолк,
Так пойдем вперед мы славно,
Грудью первый русский полк…

Тимофей стал пробираться по кузову к кабине шофера, но сделать ничего не успел – их грузовик выскочил на Вознесенский проспект и очутился прямо перед марширующей колонной, которая как раз выходила на проспект.

– Преображенцы! – Кирпичников взвизгнул и заколотил по крыше кабины грузовика. – Поворачивай! Живее!

Перепугавшийся шофер начал крутить баранку, но вывернуть до конца не сумел, и грузовик со всего размаха врезался в стену. От удара Тимофей вылетел из кабины и перекувыркнулся по мостовой. Дивясь, что ничего себе не сломал, Кирпичников устремился вслед за выпрыгнувшими из кузова агитаторами, которые спешили завернуть за спасительный угол и скрыться. А сзади звучало громовое:

Государям по присяге
Верным полк наш был всегда,
В поле брани не робея,
Грудью служит он всегда!