1917: Государь революции

Что ж, вот я уже месяц как тут царствую. Много раз, в прежние времена, я слышал о том, что власть опьяняет, мол, власть, как наркотик и от нее трудно отказаться. Мол, человек зачастую готов пойти на любые преступления, чтобы ее удержать. Мой ли это случай? Не знаю, трудно судить непредвзято. Возможно, когда-нибудь потом, когда я, так сказать, подсяду на этот наркотик власти и попаду в зависимость, может случиться всякое, но пока… Пока, скорее, я себя чувствую перепуганным пассажиром, который вдруг попал за штурвал огромного авиалайнера, в кабине никого знающего, вокруг только толпа истеричных советчиков, дергающих штурвал в разные стороны, за спиной дают жару полтысячи вопящих пассажиров, а внизу огромный мегаполис. И всю эту летающую бодягу нужно как-то посадить. И, зараза, нет же никакого диспетчера, как в фильмах, который рассказывает, что нужно делать в каждый конкретный момент времени.

Впрочем, самолет-то, вероятно, я бы посадил, этого нельзя стопроцентно исключать. Все ж таки я какой-никакой, но летчик, и сажать, пусть спортивные, но самолеты мне приходилось, и в летном училище я все-таки учился. Понятно, что параметры и масса не те, но все же. Но кто меня учил управлять огромной империей в момент жесточайшего катастрофического кризиса? Вот то-то же.

Устало тру ладонями лицо. Что-то я совсем расклеился. И, гадство, даже поговорить не с кем по душам. Друзей у меня нет, жены, боевой подруги также не имеется и будут ли – бог весть. Да и что я им расскажу-то? Что, мол, хи-хи, капец, вот такой я молодец? Прибыл к вам из офигительно светлого будущего, дабы оно, не дай бог, не повторилось? И для того я научу вас Родину любить, мать вашу?

Нет, одиночество – это наше всё. Я, камин и бокал коньяка – вот и все мои друзья. Ну, и трубка еще. Хорошо быть царем. А императором еще лучше. Да. Гори оно все огнем.

Разумеется, я мог бы нагнать сюда сколь угодно много «друзей» и прочих подхалимов, но лично меня воротит от таких вот «друзей». Посему…

Наливаю себе бокал до краев и салютую камину.

…

– Государь, не изволите ли в покои свои пройти? Чай, спать в кресле неудобно?

Я несколько мгновений смотрел на говорившего, с трудом осознавая самого себя, не говоря уж про окружающую действительность. Затем взгляд мой сфокусировался, и я опознал подле себя своего камердинера Евстафия. Тот почтительно меня тормошил и явно намекал на необходимость неких действий. Встряхнув головой, я осмотрелся. Камин уже практически догорел, трубка, ясное дело, давно потухла, а пустой бокал говорил о том, что я его таки приговорил.

– Который час?

– Три четверти пятого, государь. Заработались вы сегодня, ваше величество.

– Три. Четверти. Пятого. Хорошо сказал. Да. Что ж, изволь. Действительно, как-то я… заработался сегодня… Хотя стоп. Организуй мне, голубчик, горячую ванну!

– Как прикажете, государь. Сейчас все сделаю.

Еще через двадцать минут я вышел из ванной комнаты, практически избавившись от остатков хмеля и вновь будучи готовым к труду и обороне.

– Вот что, Евстафий, передай мои повеления. Первое. Управляющему усадьбы Марфино с самого утра быть готовыми к моему визиту. Никакого официоза, просто обзорный визит. Пусть подготовятся мне все показывать.

– Может, пусть баньку истопят?

– Отменная мысль. Да, распорядись.

Евстафий склонил голову. Я продолжил повелевать:

– Второе, передай князю Волконскому, что я желаю, чтобы он меня сопровождал. Третье, пусть подготовят Георгия к девяти утра. Он едет со мной. Все, ступай.

Мой личный камердинер поклонился и бесшумно испарился, как он всегда умел делать. Я же сладко потянулся, да так, что суставы затрещали. Что ж, побузили и будет. Не хватало еще, чтобы двор начал пересуды про то, что я запил, ослабел и потерял железную хватку. Пусть не радуются, хватки мне хватит раздавить еще не одну глотку.

Московская губерния. Усадьба Марфино.

30 марта (12 апреля) 1917 года

– Беги, спасай своего Дика.

Георгий с хохотом рухнул в сугроб вслед за щенком и, весело смеясь, кувыркался в снегу, пытаясь поймать уворачивающегося и заливисто тявкающего четвероногого друга.

Дик – это Дикарь. А как еще назвать щенка кавказской овчарки? Пусть он и мелкий еще, но есть в нем что-то эдакое, могучее и свободное, не признающее никаких запретов. Пес сразу признал Георгия за вожака, меня воспринимал вполне лояльно, а вот на других, кто подходил к мальчику, он смотрел отнюдь не дружелюбно. Даже мама́ жаловалась, утверждая, что я поступил легкомысленно и безответственно, подарив сыну такую грозную и необузданную нравом собаку. Ну, не знаю, была у меня самого в детстве кавказская овчарка, и катала она меня на санках по такому же, как сейчас, снегу.