1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

По отношению к прежним эти – люди дела, первоначинатели. Они начинают с себя. Разве не странно, что Писарев[35], воспитанный в высокой духовности, ценя Пушкина, Сервантеса и Шекспира, делает кульбит и начинает противоположный заход? В этом доказательство от противного исключительного места Пушкина в русском сознании. Раз никаких авторитетов, то нечего размениваться на мелочевку. Цель – Пушкин!

Привнося в гигантских дозах свой антиавторитаризм, отсчитывая от себя понимание общего дела, «новые люди» идут более от прагматизированного Добролюбова, чем от Белинского. И надо учитывать краткость дистанции – все сосредоточенно близко. Одно дело – относиться к священному на расстоянии, когда священное выглядит священным, другое дело – глядеть на него вблизи. Разве знал Писарев или уяснял, с чего начинал Белинский? Как он подвергал себя самобичеваниям, преодолениям и чем он кончил? «Взгляд на русскую литературу 1847 года»[36] гениален, но учти молодость этих людей и ту горячечную атмосферу. С поправкой на 1863 год, расколовший их мир со страшной силой. Восставшая Польша проводит очень жесткий раскол: ты за поляков или против? Ты с Катковым или Щедриным[37]?

Расслоение идет и в том, в чем они особо чувствительны – в защите человеческого достоинства. 1863 год толкает выбирать между революционным делом и переустраивающим Россию делом. Молодому поколению надо было обрести почву, решая практические вопросы. Отсюда главное в их проблематике – выбор своего дела. На этой почве один идет в земские врачи, другой в подполье. Но это размежевание внутри одного и того же, «писаревско-базаровского» понимания дела. Размежевание в сфере дела переплетается с модой на позитивизм, а тот стилистически разворачивает их к практике. И позитивистский оттиск на их выборе – «русский Спенсер» тоже большого значения факт.

Чернышевский помнил, что в России означает поколение. Издеваются над хрустальными дворцами в «Что делать?», совершенно не понимая, зачем они. Роман пронизан настроением, которое согласуется с будущим Писаревым: общественное оживление началось, и оно невероятно радостно для человека. Но стоит ему пойти вширь, как вы все кончитесь! Едва сделаете первый шаг к новой жизни, а следующие за вами вышвырнут вас вон! Но так и должно быть по Чернышевскому, только так. Знайте заранее, готовьтесь уйти ошиканными. Разве это плохо? Ничуть. За вами придут другие нормальные. Но ведь «старых новых» не могло устроить, что им отведено мало времени. Уйти ошиканными? Вот еще, сами кого угодно ошикаем, с нами этот номер не пройдет!

Важен мотив бешеной энергии поколения. Не напиши Чернышевский «Что делать?», через год-два его никто не слушал бы. Кому нужна его защита крестьянской общины? Он догадывался об этом, когда, сидя в крепости, писал «Что делать?». Все случилось за считаные годы. Для аналогии – вообрази, что из какого-нибудь читателя «Нового мира» Твардовского вырастает Ленин! Кстати, я перечитывал «Дым» Тургенева, пытаясь понять, чем Ленину нравилась эта вещь? Возможно, тем, что в ней столь же яростный антимессианизм, сколь яростное западничество. А ведь это еще его ранний период. Анна Ильинична, единственная, кому можно верить, говорит, что Володя читал и очень любил Тургенева.

– Тогда откуда его Рахметов?

– Чернышевский настаивает на том, что Рахметов человек ненормальный. Нормальные люди – Кирсанов, Вера Павловна, и им жить. А Рахметов нужен на время, чтобы дать «нормальным» выйти на должный уровень. Он нужен, чтобы вся пирамида человеческих отношений политически сформировалась.

24. Разночинец радикализуется. «Получите террориста». Ставрогин как Рахметов. Цареубийство – русский метод и первый ход

– Разночинский радикализм складывался не в одночасье. Вопреки традиции, он еще не сложился при Чернышевском. Роман «Что делать?» написал лидер, уже ощутивший политическое одиночество. Он пытается заново отвоевать следующее поколение у него самого, и достигает успеха. Парадокс в том, что поколение восторженно приняло роман – но по-своему. Главная мысль романа не была усвоена, и даже не отмечена по сей день. Видимо, не без основания действователи XIX века прочли его именно так! Они подняли Рахметова как знамя, ощутив в Ставрогине «Бесов» своего антипода. А я вижу близость обоих. Разница же не только в художническом преимуществе Достоевского, но и в том, как Чернышевский решил для себя проблему Рахметова. Проблему человека, которого автор, сотворив, отклоняет, он решил, устранив его из развязки романа: Рахметов уезжает за границу.

Если сжато, они двойники – Ставрогин, продленный Рахметовым и дешифрованный временем. Эта мысль кодовая для предыстории Ленина: разночинский радикализм сразу выступил в той предельной форме, которая не имела шанса на развитие!