1917. Разложение армии

Бряза, 13 октября […] В 12 час. приехал корпусной командир Саввич (Сергей Сергеевич). Много говорили о делах, и в конце он разговорился, разошелся и заговорил о пережитом. Иванова (Николая Иудовича) [21] называет невеждой, лукавым и неискренним человеком. «Пишут из Ставки, что и там поняли, насколько он бесталанен… пишут мне те, которые прослужили с ним более 7 месяцев». «Зимнюю кампанию (в дек. 1915 г.) спроектировал и обдумал я, а Иванов – испортил: кисло доложил Государю, прибывшему для командования кав. группой Абраму Драгомирову бросил фразу: «Из этого ничего не выйдет», когда все было готово, сказал, что заносит по ту сторону Днепра… Занимался сплетней, подгашничаньем и девчонками; армии лишал всякого порыва («Я им покажу – сколько людей положили»). Вызвали Николая Николаевича, и все вертел, что Брусилов плох. Ник. Ник.: «Николай Иудович, если Брусилов так плох, удаляйте его хоть сейчас»… Иванов выслушал, но не сделал. Приехал Трепов и привез ему приказ Государя «подать на покой по болезни». Вероятно, это сделал Михаил Васильевич (Алексеев), который хорошо знал Иудовича. Человек, у которого, кроме бороды, нет ничего русского»…

Брусилов – человек настроения. Во время отступления бежал и нельзя было остановить, впал в панику (Трусилов), только и было по телеграфу делов, что с ним (впечатление Павлова в конце октября в Хирове). Хотели офицеры Ген. штаба его арестовать и приволочить во Фронт. Пролом весною 1916 г. – не его мысль, это сделали VII и, особенно, IX армия, предоставленные совершенно своим силам. Брусилов ломил на Ковель, уложил Гвардию, видя успех на юге, не поддержал его, продолжая долбить все туда же, пока не стали у него отбирать корпуса. «Даже ребенку было ясно, где главный удар… дай он туда два корпуса, и теперь мы были бы на Сане; обход слева заставил бы немцев бросить и Львов, и Ковель, и проч.». «Человек настроения… один день вопит, что не может держаться, а на другой день: «Всеми силами перехожу в наступление; предо мною что? Ведь сволочь!» Путного от Брусилова ничего не ждет и уверен, что он будет отчислен…

Алексеев – труженик, но в бытность Главнокомандующим (февраль – август) он был главным лицом в наших отступлениях и сдаче городов и крепостей… «Одного я не понимаю и теперь… Как он мог обнажить Владимирско-Волынское направление? Немцы и хлынули. Снял 13-ю армию, мы загинали-загинали, пока не сломались». Любит все в свои руки. «Я работаю так, как не нужно работать». Вступив, приказал телеграммы от всех армий в Ставку, но испугался кипы бумаг и через 2 дня отказался… «Но кого вместо него? Его положение очень трудно. Сам – слаб, много влияний. Во всяком случае он давно занимается этими делами, человек трудолюбивый и честный» (выпуска Академии 1900 г., вместе с Саввичем).

Бряза, 1 ноября. Сегодня передаю военно-полевому суду двух канониров 1-й батареи 37-й арт. бригады (Петр Немцов и Андрей Артьенко), обвиняемых в грабеже, изнасиловании и т. п. Завтра будет суд, а затем, вероятно, расстреляние. Делаю это спокойно для спасения других; их смерть – искупление. Если мы, решая ту или иную боевую задачу, заведомо предаем смерти десятки или сотни людей – лучших (лучшие чаще и гибнут), то что такое смерть двух мерзавцев? Средняя жизнь прапорщика после производства – две недели. Грустно-зло, но правдиво…

Бряза, 4 ноября 1916 г. Утром сижу за бумагами, а перед обедом долго гуляю по улице. С утра (еще с ночи) выпал снег и все кругом бело. Читаю Лермонтова и заинтересовался, что я знаю наизусть. Припомнил: «Дитяти», «По небу полуночи…», «Русалка», «У врат обители святой», «Тучки небесные». Больше не приходило в голову, что вспомнить. Думал над тем, что, чтобы поднять человека на бой, сделать его боеспособным, нужна широко захватывающая система, в которой ни от чего нельзя отказываться и в которую бы входили: привитие долга, внушение страха, привычка к порядку, вызывание понимания и т. п. Не нужно презрительно махать руками ни на смертную казнь, ни на порку. […]