1917. Разложение армии

Безусловно, «демократизация» армии и введение в ней свободы любой политической пропаганды не могли не сказаться на настроениях войск, резко ускорив объективно происходящие процессы. Однако эта демократизация была организована именно деятелями Февраля, предполагавшими с ее помощью вывести армию из-под контроля «реакционного офицерства». Одним из путей повышения боеспособности армии в таких условиях рассматривалось формирование ударных «революционных» батальонов, в которые должны были идти добровольцы как из армейцев, так и из гражданских лиц. Для привлечения последних генерал Брусилов предлагал принять закон, « чтобы все находящиеся на государственной и частной службе, поступившие волонтерами в ряды армии, сохранили свои должности и содержание, а в случае смерти за родину их семьям была назначена пенсия» (документ № 78). Заметим, что просто мобилизованным таких привилегий не предоставлялось. Возникает закономерный вопрос: а откуда можно было взять боеспособных добровольцев-мужчин для ударных батальонов, кроме как из числа уклонившихся от мобилизации? И этим-то уклонившимся сейчас предлагались привилегированные условия службы… Заметим, что умный Алексеев это прекрасно понимал, поэтому на инициативу Брусилова отреагировал весьма скептически: «Совершенно не разделяю надежд ваших на пользу для лихой, самоотверженной, доблестной и искусной борьбы с врагом предположенной мерой. Разрешаю только потому, что вы эту мысль поддерживаете» (документ № 75 и последующие).

Ну и наконец, нельзя не отметить такой пассаж (документ № 79): «Комкор сам считает счастьем одеть такой шеврон [ударника], когда все части славного 2-го гвардейского корпуса пойдут на призыв своего верховного вождя». Так что «верховный вождь» должен был появиться при любой власти – хотя «великий гражданин» с «бессмертным именем» (документ № 83) Александр Федорович Керенский на такую роль никак не тянул.

В этой обстановке всем было ясно, что в армии пора наводить порядок. Первым это попытался сделать Керенский, что вылилось в так называемые «Июльские события», ставшие переломным моментом в истории Русской революции. Воспользовавшись стихийно возникшей демонстрацией радикально настроенных частей Петроградского гарнизона и кронштадтских моряков, Временное правительство решило расправиться с конкурентами за власть «слева» и одновременно начать укрепление дисциплины как на фронте, так и в тылу. Большевики, для которых выступление 3 июля стало крайне неприятной неожиданностью и которые приложили все усилия, чтобы, рискуя своим влиянием на солдат и матросов, направить его в мирное русло, были ошарашены и оскорблены. Троцкий и Раскольников лично спасали лидера эсеров Виктора Чернова, вырывая его у разъяренной толпы – а вот теперь те самые эсеры обвинили их в организации переворота! О том, как глумились почувствовавшие свою силу представители «революционной демократии» над попавшими в цугцванг оппонентами, хорошее представление дают показания Раскольникова следственной комиссии Временного правительства (документ № 126). Неудивительно, что после такого эсеры стали для большевиков едва ли не более ненавистными врагами, чем монархисты.

Об Июльских событиях в Петрограде и участии в них частей гарнизона рассказывает документ № 125 – итоги расследования особой следственной комиссией участия в выступлении запасного батальона гвардии Московского полка. Уделив много места творившемуся в батальоне «разврату» и угрозам насилия над офицерами, следствие так и не доказало главного – факта участия батальона в вооруженном восстании. Например, унтер-офицеры Цейховский и Сиценко были обвинены лишь в том, что, «изготовив собственными средствами плакат с надписью „Долой Керенского и с ним наступление”, вынесли 3 июля с. г. этот плакат к выстроившемуся на полковом плацу с оружием в руках батальону и несли его впереди 3-й роты». Какой из действующих законов при этом был нарушен, следствие скромно не уточнило. Более того, оно даже вынуждено было вскользь признать, что первыми огонь по демонстрантам на Невском проспекте открыли именно лояльные правительству части. Единственным конкретным обвинением было утверждение, что унтер-офицер «Семенников 4 июля, участвуя непосредственно в вооруженном восстании батальона, с целью лишения жизни имевшимся при нем на винтовке штыком проколол раненого казака, каковым своим действием по возвращении роты в казармы хвалился перед солдатами». Но при этом ни одного свидетеля из числа «солдат 3-й роты» по имени не названо – и это в материалах следственного дела, которое должно опираться только на конкретные показания, а не на анонимные слухи!

Обратим внимание: наиболее очевидное обвинение – в неподчинении приказам командиров в военное время – ни одному из участников событий предъявлено не было. Солдаты обвинялись лишь в принуждении офицеров к тем или иным действиям – и офицеры этим угрозам подчинялись… Фактически основой правосудия 1917 года стал не закон, а сила, и это прекрасно понимали все стороны конфликта. Если приговоры не исполнялись, то не из-за «гуманности», а лишь по причине физической невозможности их осуществления. Там, где наказание было возможным, оно выносилось с нарушением всяких законов и процедурных норм, коллективно, во внесудебном порядке (см. документ № 129). И вводил такую практику не кто иной, как адвокат Керенский…

Однако попытка восстановить в войсках дисциплину потерпела полный провал. Почему? Комиссар Северного фронта В.Б. Станкович в своих записках пытается объективно разобрать этот вопрос – и не находит внятного ответа: «Комиссар армии не решается утвердить приговора, и дело пересылается в штаб фронта, где решение зависит от единодушия главнокомандующего и моего. Мы без споров решаем: помиловать. Мы ведь хорошо знаем, что это бытовое явление, что злого умысла здесь не было. И дело отнюдь не в нашей слабохарактерности. Филоненко, один из инициаторов введения смертной казни, сам не утвердил единственного приговора, который дошел до него. Ходоров был сторонником введения смертной казни сразу после наступления 10 июля – но я не уверен, было ли им использовано право предания военно-революционным судом, несмотря на то, что, несомненно, было желание сделать это… И я не знаю ни одного случая применения военно-революционных судов, который бы окончился применением смертной казни. Как трудно было выбрать кого-либо из перешедших черту, так трудно было найти лиц, готовых при этих условиях принять на себя санкцию смерти реального человека. И было большим вопросом, легко ли было найти исполнителей» (документ № 136).