1917: Трон Империи

– Доложите обстановку! – крикнул Ходнев Сафонову.

– Смею доложить, ваше превосходительство, что дела наши настолько плохи, что впору удивляться, что мы еще живы! – улыбка на перемазанном лице штабс-капитана, впрочем, говорила о том, что руки тот еще не готов опускать и все еще старается держаться бодрячком. – Думаю, что не пройдет и четверти часа, как начнется генеральный штурм. Нам срочно нужны еще люди, и хорошо бы еще пару пулеметов! И это хорошо еще, что у мятежников нет пока артиллерии!

– Типун вам на язык, штабс-капитан! Добро! Постараюсь выкроить! – прокричал Ходнев, прекрасно понимая, что снимать-то людей фактически больше неоткуда и надежда лишь на то, что успеют подойти юнкера Николаевского кавалерийского училища и ударят в тыл мятежникам на этом участке. Других надежд у генерала Ходнева уже не было, поскольку их оборона была растянута до предела, было много убитых и раненых, да и несколько пулеметов уже вышли из строя ввиду усиленной стрельбы и перегрева ствола.

Тут к генералу подбежал его денщик Яков Майзаков и протянул сложенный лист бумаги.

– Ваше превосходительство, насилу сыскал вас. Срочная депеша!

Ходнев спешно развернул бумагу…

Петроград.

Казармы Преображенского полка.

6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь

– Что ж, князь, я вас выслушал и очень надеюсь, что вы ничего не забыли и ничего не напутали, ведь от вашей памяти и сообразительности зависит очень многое. Например, ваша собственная жизнь, судьба вашей семьи и всего вашего рода. Я готов простить заблудших и раскаявшихся, но тех, кто рискнет обмануть меня или пренебречь чудом высочайшего прощения, ждет крайне печальная судьба. Помните об этом. До суда побудете под домашним арестом. Я надеюсь, что на судебном процессе вы подтвердите под присягой все, что мне сейчас рассказали. После чего я позволю вам выйти в отставку с мундиром и пенсией по состоянию здоровья. Идите, полковник.

Бледный князь Аргутинский-Долгоруков откланялся и вышел на деревянных ногах, сопровождаемый солдатами конвоя. В дверном проеме тут же возник штабс-капитан Браун и осведомился о том, будут ли распоряжения. Я повелел обеспечить тройную охрану князя и сообщил Брауну, что тот отвечает за безопасность князя собственной головой. Тот козырнул и испарился, а я же погрузился в думы тяжкие и безрадостные.

А чему радоваться? Вот как мне разгрести эти Авгиевы конюшни предательства, если за последние годы неучастие высших сановников и генералов в каких-нибудь заговорах и интригах было практически уже каким-то признаком дурного тона? О чем можно рассуждать, если в столичных светских салонах разговоры о новом заговоре обсуждались так, словно это не государственная измена, а очередная интрижка на стороне известного в свету ловеласа? Ну да, пикантно, слегка неприлично, но очень романтично и интересно!

Был ли хоть один генерал или сановник, который хотя бы не присутствовал при подобном разговоре? Присутствовал и не то что не доложил куда следует, но и даже не возмутился? Даже не знаю. Ведь отказ от участия в конкретном заговоре нередко вовсе не означал какой-то особенной принципиальности и патриотизма, а мог лишь свидетельствовать о том, что данный персонаж участвует в другом заговоре или принадлежит к другой партии.

Причем под словом «партия» здесь следует понимать не каких-нибудь кадетов или там, к примеру, большевиков, вовсе нет. Партии в высшем обществе были совсем другими – «английская», «французская», «американская», «германская», «центральнодержавная», «землевладельческая», «земгоровская», «великокняжеская», «масонская» (точнее, «масонские») и множество других, которые только тем и были заняты, как бы урвать кусок побольше, занять место получше и оттеснить от корыта конкурентов. Если не все из них, то многие получали деньги из-за границы, продавая интересы своего Отечества оптом и в розницу. А те, кто не получал деньги из-за рубежа, вполне мог получить их и от «отечественных меценатов и просвещенных людей».

Нет, нельзя сказать, что все русское офицерство было заражено плесенью интриг и измены, но чем выше поднимался военный по карьерной лестнице, тем труднее было ему удержаться от участия в подобных «обществах», поскольку получить теплое место без протекции было практически невозможно. Особенно этому были подвержены офицеры лейб-гвардии, и, разумеется, в первую очередь те, кто служил в столицах и был вхож в свет.

В общем, единственная причина, по которой все как-то продержалось аж до февраля 1917 года, была, быть может, лишь в том, что все эти «общества по интересам» отчаянно интриговали друг против друга, стараясь ослабить конкурентов и взобраться на вершину самим.

Знал ли об этом Николай? Безусловно. Все подобные организации были под колпаком охранного отделения, и царю регулярно поступали доклады с указанием имен, мест и обсуждавшихся тем. В этом нет никаких сомнений, и не нужно думать, что эффективные спецслужбы появились лишь при Сталине.