1920 год. Советско-польская война

Повторяю, стратегия масс основывалась как на существовании миллионных армий, пребывающих в непрерывном движении, так и на тактическом взаимодействии всех частей, неразрывно связанных друг с другом тесными контактами. Я называл эту стратегию «stratégie serrée» (стратегия уплотнения – фр.) – ибо она уплотняла войска в их движении так, чтобы придать им силу массы, или «stratégie encadrante» (стратегия обеспеченных флангов – фр.) – потому что обеспечивала каждой части непосредственную поддержку соседей. Стратегия окопов ничего не изменила в этой области, наоборот – усугубила. Она несравненно умножила массы, так как не боялась проблемы миллионов, заперев их недвижимо в окопах, а контакты между частями облекла в материальную плоть, связав массы непрерывной линией колючей проволоки и окопов. Вот почему последователи этой стратегии с таким запалом требовали: «Faites une ligne forte!»

У п. Тухачевского я не заметил стремления решить эту важнейшую проблему – проблему борьбы с пространством, которое он не мог, не был в состоянии заполнить войсками. Может, потому и не осуществилась его идея таранных масс, питающих силы войск при проведении глубоких операций на больших пространствах и при растянутых фронтах, что с самого начала он допустил эту основную ошибку. Играл словами без содержания. Не имел масс, не мог превратить их в реальную, сплоченную силу.

Я заканчиваю свои размышления по поводу попыток п. Тухачевского решить наконец великую проблему, стоявшую и перед ним, и передо мной, когда я был вынужден вести войну в таких же условиях, что и он. При этом я не хочу анализировать те способы и методы, которыми данную проблему решал я, стремясь добиться того, к чему призывает стратегия, – победы и для себя, и для войск, и для страны, которую я защищал. Скажу только, что с моей стороны все два года войны были отмечены победами. Каждый раз, когда я вершил дело войны своими собственными руками, я одерживал победы, которые в истории этой войны становились эпохами, ибо всегда были победами стратегическими, а не результатом тактического превосходства. Я вынуждал противника изменять его стратегическое построение, я заставлял его искать в ходе боя новые способы всей организации боевых действий, так как все его предварительные заготовки рушились в огне сражений под влиянием моих побед.

Так, в начале 1919 года мне понадобилось всего несколько дней, чтобы одним броском на Вильно отодвинуть фронт на 200 километров к востоку, преодолев огромное расстояние относительно малыми силами. Когда, еще раз испытывая свой метод на полях Украины, я вел войска в наступление, я умышленно встал во главе одной из армий (3-й), чтобы самому проверить правильность своих мыслей, не отягощая чрезмерными, как мне казалось, требованиями никого из своих подчиненных. Двух дней боя было достаточно, чтобы противостоящая мне советская 12-я армия была разбита до такой степени, что до самого конца войны уже не смогла оправиться от этого поражения. Помню радостную минуту, когда у себя на столе я нашел текст телеграммы командующего этой 12-й армией, открытым текстом посланную в эфир по радио: «Где мои дивизии?» Ответ он получил только от одного комдива, который по рации, укрытой в каком-то лесочке, передал: «Нахожусь там-то и там-то, а где мои войска – не знаю».

В третий раз я взял управление войсками на себя в битве под Варшавой. И хотя я с горечью вспоминаю всю абсурдность своего замысла на это сражение и, наверное, никогда не смогу избавиться от этого чувства, тем не менее минута, когда в бешеном галопе сражения еще недавно победоносные армии противника в панике бежали, раскалываясь одна за другой как орехи, – эта минута навсегда останется свидетельством триумфа полководческой мысли, триумфа воли к победе.

И, наконец, на сером рыцаре Немане, любовнике Вилии, непосредственно управляя половиной наших войск, я победоносно закончил эту войну. И вновь повторяю, я не обязан разъяснять свои методы и способы управления войсками на поле боя, придавая им вид доктрины. Я только знаю, что, будучи бессильным, численно бессильным по сравнению с пространством, охваченным боевыми действиями, я сумел украсить победой знамена наших войск. А добился этого не стратегией масс, которых у меня не было, не стратегией уплотнения или стратегией обеспеченных флангов, не стратегией окопов, которых не строил. Я воевал другим способом, который назвал «stratégie de plein air»– стратегией вольного воздуха, в которой всегда воздуха больше, чем солдат на полях сражений, стратегией, где волки и лоси могут свободно бегать, не мешая войне, не мешая победе.

Я знаю, что многие из тех, кто ломал голову над той же проблемой, что и я, пытаясь описать способы, которыми я эту победу достиг, в бессилии опустили руки, говоря, что да, победа была, но только потому, что война была ненастоящая. Какая-то полувойна или даже ее четвертушка; какая-то детская возня, перед которой великая теория войн с презрением захлопывает свои двери.