1924 год. Старовер

– Вам очень повезло. Я просто кладовщик. Егор.

– Давайте, Егор, выпьем за знакомство.

Кивнув согласно головой, я поднял свою рюмку. Стоило мне услышать слово «типография», как в голове проскочила логическая цепочка: печать – бланк – документ.

– Вы только свою газету печатаете? – вскользь поинтересовался я.

– Да нет. Нередко берем заказы со стороны. Накладные, визитки и прочая продукция подобного рода. Почему такой интерес?

– Хочу выправить себе трудовую книжку, а хозяин все отнекивается. Думал, может, у вас трудовые книжки печатаются?

– Нет. Нам подобные заказы не поступают. Такие документы государственные типографии печатают, а затем, согласно требованию, отдают их на госпредприятия. Вот такие-то дела, Егор.

Спрашивать дальше я не стал, но зарубку на памяти себе оставил. Как-то возникшая мысль о том, чтобы договориться с ворами по поводу паспорта, продолжения не имела. Тут как в пословице: коготок увяз – всей птичке пропасть.

– Чего задумался, Егор?

– Да так, не обращайте внимания.

– Слушай, недалеко от рынка есть писчебумажный магазин. Хозяина зовут Исаак Абрамович Зильберман. Попробуй подойти к нему. На меня ссылаться не стоит, так как полгода тому назад мы с ним довольно крепко поругались.

– Премного вам благодарен, господин Кочетов.

Не успел я так сказать, как к нашему столику подошла пара. Он – атлетически сложенный крепкий мужчина за тридцать, а она – весьма симпатичная женщина с приятными глазу формами. Милые черты лица, большие глаза, чуть припухлые губы.

– Здравствуй, Володя.

– Привет труженику пера.

Пара, здороваясь с Кочетовым, обдала меня любопытными взглядами.

– Знакомьтесь. Это Егор. Случайный знакомый, – Кочетов четко обозначил мое положение, тем самым исключая меня из их компании.

Я встал и поздоровался:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Дарья Александровна.

– Привет, Егор. Ерофей Демидов, репортер.

Со мной поздоровались, причем интерес у этой парочки ко мне угас прямо на глазах.

«Эх, хороша Даша, жаль, не наша! Интересно, как она в постели?»

С этими приятными мыслями я приступил к расстегаям. Пока я неторопливо ел, вновь прибывшие гости сделали заказ и сейчас оживленно обсуждали какую-то статью в колонке криминальной хроники. В разговоре мелькали фамилии, клички бандитов, милицейские звания. Не вникая в их жаркий спор, я делил свое внимание между посетителями варьете и Дашей.

Не успели им принести заказ, как раздалась бравурная музыка, и в разные стороны пополз занавес, открывая довольно грубые декорации, расписанные в сумасшедших красках. В зале наступила относительная тишина, а спустя минуту на сцену вышел среднего возраста мужчина, раскрашенный, напомаженный, напудренный, представившийся как Миша Сибирский. Он начал рассказывать посетителям варьете какие-то скабрезные анекдоты, читал куплеты, отбивал чечетку – изо всех сил старался развеселить народ. Мне, честно говоря, было совсем не смешно, но раз народ вокруг смеялся, а кто-то даже ржал, то я тоже стал улыбаться.

Спустя какое-то время на помост вышли шесть девушек в коротких юбочках, сорвав рукоплескания и свист мужской части зала. Они стали вилять попками и махать ножками под известную песенку, которую запел Миша Сибирский: «Цыпленок жареный, цыпленок пареный». Никогда полностью не знал текста, поэтому меня удивил один из куплетов.

Я не советский,

Я не кадетский,

Я не партийный большевик!

Цыпленок жареный,

Цыпленок пареный,

Цыпленок тоже хочет жить.

«Интересно, как они цензуру с таким текстом прошли», – удивился я, услышав подобную интерпретацию песенки.

Закончив петь, Миша откланялся, и его место заняла ярко размалеванная певичка по имени Сильва. Длинные стройные ноги, открытые короткой юбкой, и сильный, но при этом какой-то резкий, без мелодичности голос. Впрочем, для шлягеров, что она исполняла, подобного вокала вполне хватало, как и для пьяных посетителей.

Ах, шарабан мой, американка!

Какая ночь, какая пьянка!

Хотите – пейте, посуду бейте!

Мне все равно, мне все равно!

Я гимназистка седьмого класса,

Пью политуру заместо кваса.

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчоночка, я шарлатанка!

Подвыпивший народ свистел, улюлюкал, пробовал подпевать. Спев еще пару подобных песен, она ушла. Наступило нечто вроде короткого перерыва. Разогретый подобными выступлениями народ сразу затребовал дополнительного алкоголя, а к нему закусок. По залу снова засновали официанты. В воздух с шумом летели пробки от шампанского, были слышны звон рюмок и бокалов, пьяные выкрики и женский смех. Спустя двадцать минут на сцену вышла певица Наталья Ставинская, средних лет женщина, в длинном темно-синем платье с блестками и наброшенной на плечи белой шали. Вот ее сильный, чистый, хрустального звона голос мне понравился. Особенно ей удавались старые романсы. Ее выступление оказалось довольно коротким, после четырех исполненных песен и романсов она ушла со сцены.

– Как, и все? – непроизвольно вырвалось у меня. Репортер, сидевший по левую от меня руку, пояснил: