1937

Эта трагическая исповедь послужила Сталину поводом для того, чтобы попытаться подтолкнуть Рыкова на путь самооклеветания, поставив ему в пример поведение расстрелянных подсудимых недавних процессов. «Есть люди,— заявил Сталин,— которые дают правдивые показания, хотя они и страшные показания, но для того, чтобы очиститься вконец от грязи, которая к ним пристала. И есть такие люди, которые не дают правдивых показаний, потому что грязь, которая прилипла к ним, они полюбили и не хотят с ней расстаться» [535].

В ходе речи Рыкова ему упорно напоминали о единственном «преступлении», в котором он признался,— чтении вместе с другими «правыми» рютинской листовки. Когда Рыков вновь упомянул об этом эпизоде, на него посыпались упреки в недоносительстве, уже давно возведённом сталинистами в ранг партийного и государственного преступления.

Ворошилов: Если она [листовка], на твоё счастье, попалась, ты должен был забрать её в карман и тащить в Центральный Комитет…

Любченко: На пленуме Центрального Комитета почему не сказал, что у Томского её уже читали?

Хрущёв: У нас кандидаты партии, если попадётся антипартийный документ, они несут в ячейку, а вы — кандидат в члены ЦК.

Отвечая на эти реплики, Рыков заявил, что допустил «совершенно явную ошибку». Не удовлетворившись этим, Молотов напомнил Рыкову ещё один факт его «двурушничества»: при обсуждении в 1932 году на пленуме ЦК вопроса о «Рютинской платформе» Рыков заявил, что если бы узнал, что у кого-то имеется эта платформа, то потащил бы такого человека в ГПУ. В ответ на это Рыков заявил: «Тут я виноват и признаю целиком свою вину… За то, что я сделал, меня нужно карать, но нельзя карать за то, чего я не сделал… одно дело, если меня покарают за то, что я не притащил куда нужно Томского и других, совершенно другое, когда утверждают, что я с этой программой солидаризировался, что эта программа была моя». Не удовольствовавшись такой квалификацией Рыковым своего поведения, Шкирятов бросил ещё одну реплику: «Раз об этом не сообщил, значит был участником» [536].

Стремясь доказать свою предельную лояльность по отношению к «генеральной линии», Рыков сообщил о своей беседе в 1930 году с неким Трофимовым, который с возмущением рассказывал о том, как происходило «раскулачивание». «Я ему тогда ответил,— сказал Рыков,— что в таком деле, которое идёт сейчас в деревне, известные издержки производства будут» [537].

Доказывая невозможность своих контактов с «троцкистами», Рыков подчёркивал свою давнюю личную ненависть к ним. «Ни с какой троцкистской сволочью, повторяю, не был, вместе с вами боролся, с вами не уклонялся и никогда, ни одной минуты не был с ними… С Зиновьевым с этим дрался и не ценил его никак, никогда и нигде… Пятакова всегда считал лицемером, которому верить нельзя… самым отвратительнейшим человеком».

В ответ на это отмежевание Рыкова от «троцкистов», Сталин напомнил о его «блоке с Зиновьевым и Каменевым на другой день после взятия власти против Ленина». Этот хорошо известный факт коллективной отставки нескольких деятелей партии в 1917 году после отказа большинства ЦК от формирования коалиционного правительства совместно с меньшевиками и эсерами — Рыков подтвердил: «Это было». Тогда Сталин бросил новое, на этот раз лживое обвинение в том, что Рыков вместе с Зиновьевым и Каменевым выступал и против Октябрьского восстания. Рыков возразил: «Этого не было» [538].

В конце речи, проходившем под градом яростных выкриков с мест, Рыков с отчаянием произнёс: «Я теперь конченый человек, это мне совершенно бесспорно, но зачем же так зря издеваться?.. Это дикая вещь». Свою речь он заключил словами: «Я опять повторяю, что признаться в том, чего я не делал, сделать из себя… подлеца, каким я изображаюсь здесь, этого я никогда не сделаю… И я это буду утверждать, пока живу» [539].

XXVII

Пленум выносит приговор

Обсуждение дела Бухарина — Рыкова было завершено заключительным словом Ежова, в котором главное внимание было уделено дезавуированию аргументов, приведённых обвиняемыми. По поводу утверждений о том, что мнимые члены «правого центра» даже не встречались между собой, Ежов заявил: «В том-то и дело, что вы на опыте троцкистов особливо конспирировались». Ещё более угрожающе прозвучал ответ Ежова на замечание Рыкова, что в показаниях арестованных ничего не говорилось об его заговорщической деятельности в последние годы. «Могу порадовать вас, Алексей Иванович,— произнёс Ежов,— я не думаю, что мы до всего докопались. Доберемся и до 1936, и до 1937 года» [540].