«Трагедия с мамой Василия случилась уже во второй кремлевской квартире…
Нам с Васей, помню, тогда очень хотелось после парада 7 ноября поехать за город, покататься на лыжах. Самое главное для нас в то время на даче было — на лыжах покататься. По-моему, Каролина Васильевна Тиль, помощница по дому, домоправительница, сказала Надежде Сергеевне накануне: «Ребята попразднуют, поедут кататься на лыжах». А Надежда Сергеевна отвечает: «Я заканчиваю Академию, и скоро мы по-настоящему отпразднуем — устроим праздник по поводу ее окончания». Она училась в Промышленной академии на факультете текстильной промышленности, специализировалась по искусственному волокну. Ее узкой специальностью были бы искусственный шелк и вискоза. Ну, мы уехали на дачу на лыжах кататься. По-моему, 9-го утром позвонили, чтобы мы срочно с Василием приехали в Москву. Вернулись в Москву, я заехал домой. Только мы с мамой расположились для расспросов, обмена новостями — вдруг звонок. Мама взяла трубку, заохала, заахала: «Ой, Надя умерла». И мы туда пошли. У меня записано, как и что было на похоронах.
Надо сказать, что у Надежды Сергеевны были постоянные, очень сильные, совершенно невыносимые головные боли. Она часто держалась за голову и вскрикивала: «Голова, голова!». Она нередко ездила в Германию якобы к работавшему там старшему брату. Но в действительности, чтобы показаться немецким профессорам. И накануне 7 ноября, и в день парада она тоже держалась за голову — ее вновь мучили боли. Парады раньше длились 4 часа: с 8 до 12. Мы вместе с Надеждой Сергеевной стояли перед входом в Мавзолей. Потом она, держась за голову, ушла раньше, а мы после парада уехали на дачу. Ну и вот такое горе случилось.
Гроб с телом стоял в здании ГУМа. Там примерно в центре есть со стороны Красной площади такая ниша, в ней — лестница на второй этаж. Там дверь, за ней помещение, где и был выставлен гроб. Сталин буквально рыдал. Василий все время висел у него на шее и уговаривал: «Папа, не плачь, не плачь». Сталин склонялся над гробом и рыдал.
Когда гроб вынесли, Сталин шел сразу за катафалком. Потом оркестр, мы шли за оркестром. Процессия шла к Новодевичьему монастырю. У могилы Сталин стоял с одной стороны, мы с Васей — с другой. И между нами никого не было. Сталин был убит горем. Взял горсть земли, бросил в могилу. Нам сказали тоже взять землю и бросить. Мы спросили, для чего. Нам ответили, что так надо».[283]
Как утверждает Коэн, показания лиц, представших на скамье подсудимых первого московского показательного процесса, были заранее подготовлены и затем «хорошо отрепетированы» самими подсудимыми: «Процесс Зиновьева, Каменева и 14 обвиняемых начался 19 августа… Хорошо вышколенные его следователями подсудимые незамедлительно дали показания… Вышинский, дирижировавший на суде хорошо отрепетированными признаниями1…»
Между тем вплоть до настоящего времени в распоряжении историков не появилось ни одного доказательства принуждения Зиновьева или Каменева к признательным показаниям на суде. Зато хорошо известно вот что:
— несколько протоколов допросов Зиновьева и Каменева, которые получены от них на предварительном следствии и где они сознаются в совершении преступных деяний, в том числе в причастности к убийству Кирова;
— признания, полученные от некоторых других обвиняемых в ходе предварительного следствия;
— признательные показания Авеля Енукидзе и Генриха Ягоды с обвинениями в преступной деятельности Каменева, Зиновьева, Бухарина и ряда других лиц;
— заявление М.П. Фриновского, из которого ясно следует: группа Зиновьева—Каменева — часть крупномасштабного заговора, в котором он сам участвовал наряду с Ежовым, Бухариным и многими, многими другими;
— прошения о помиловании, которые Зиновьев и Каменев направили в Верховный суд СССР и которые до поры до времени оставались секретными и не предназначались для чужих глаз. При наличии сделки, по условиям которой подсудимые соглашались дать клеветнические признания, следы или намеки на такую договоренность непременно там бы обнаружились1. Или где-то еще! Но таковых как не было, так и нет;
— стенографические материалы по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра (в сокращении) опубликованы в советских газетах2; последние, конечно, доступны были и Коэну;
— наконец, из частной переписки Сталина и Кагановича становится ясно: советское руководство черпало свои сведения из материалов допросов обвиняемых (а не наоборот), а полученная таким образом информация в дальнейшем подлежала проверке следственными органами.
Так, в одном из писем, написанном по горячим следам процесса Зиновьева—Каменева, читаем: