1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!

Сохранился и опубликован протокол заседания комиссии Пленума ЦК ВКП(б). И, как показал Гетти, среди всех членов комиссии именно Сталин придерживался самой либеральной точки зрения. Принятое в конце концов решение предусматривало не расстрел, а только арест Бухарина и Рыкова и расследование их дела. Но сам Сталин предлагал ограничиться ссылкой, без предания обвиняемых суду и без передачи их дела в НКВД. Однако под нажимом сторонников жестких мер компромиссное решение стало выглядеть иначе, хотя и в измененном виде оно не имеет ничего общего с «заключением», представленным в книге Коэна.

БУХАРИН ПОД АРЕСТОМ

Одна из важных частей разбираемой главы посвящена процессу по делу правотроцкистского блока (март 1938 года) и показаниям Бухарина на нем. Коэн как минимум должен был объяснить, почему подсудимые, — а среди них особенно выделяются Бухарин, Рыков и Ягода, — признали свою вину за совершение тяжких преступлений в одних случаях и категорически отказывались от таких признаний — в других.

Вместо этого Коэн только и отмечает:

«Показания их были вырваны под пыткой и подогнаны под совершенно фантастическое обвинительное заключение. Снова все было хорошо отрепетировано…»[316]

В процитированном фрагменте и «вырванные под пыткой» показания, и «отрепетированный» процесс — все это ни к чему не обязывающие словеса, с помощью которых автор стремился создать у читателя впечатление, что ему известно гораздо больше, чем это есть на самом деле. Под стать Коэну и переводчики его книги на русский, сделавшие еще одну подмену: выражение «вымученное признание» («painfully extracted confession») они заменили на показания, «вырванные под пыткой». Но главное здесь не в манипуляторских злоухищрениях: перед нами яркий пример вопиющей непорядочности Коэна. Судите сами.

Коэн ничего не знал о «вымученных», а тем более «вырванных под пыткой» признаниях. Годы спустя ему самому пришлось признать, что к Бухарину такие методы не применялись:

«В отличие от многих других жертв репрессии, в том числе командиров Красной Армии, к нему, похоже, не применяли физических пыток в тюрьме».[317]

Реабилитационная Комиссия ЦК КПСС горбачевского времени хотя и приложила немало сил, но так и не сумела отыскать доказательств применения к Бухарину пыток, фактов оказания на него какого-либо давления или посулов сохранить жизнь в обмен на лживые показания.[318] Что касается «репетиций», Коэн, когда писал свою книгу, не располагал о них никакими сведениями и до сих пор знает о них не больше нашего.

В следственном изоляторе у Бухарина нашлось время, чтобы написать книгу стихов, научно-теоретические работы, первую часть автобиографического романа, несколько писем. Ясно, что благоприятные условия для литературного творчества предоставляются далеко не всем заключенным, а только тем из них, кто, как Бухарин, находился на привилегированном тюремном содержании.

Ссылаясь на Медведева, Коэн отмечает:

«Примерно 2 июня он, наконец, уступил «лишь после угрозы следователя уничтожить его жену и только что родившегося сына»… Чтобы спасти ее и новорожденного сына… ему пришлось «сознаться» и выступить на суде».

В самой книге Медведева никаких доказательств сказанного нет и в помине, а вместо них автор голословно заявляет, будто «имеются свидетельства, что…» Причем таковые не преданы гласности вплоть до настоящего времени.

Что касается утверждений о запугивании, они тоже бездоказательны. Даже в письме от 10 декабря 1937 года на имя Сталина, где Бухарин отрекся от предыдущих показаний (правда, очень скоро вновь подтвердил их справедливость), нет ни слова, ни намека (!), что отвергнутые им признания получены с помощью угроз или каких-то иных недозволенных методов следствия. Из письма к супруге хорошо заметно отсутствие у Бухарина страха за членов своей семьи, которые из-за него могли бы подвергнуться преследованию со стороны властей. Судя по всему, единственное, что действительно его тревожило, — это судьба рукописей, которые, как он считал, обязательно должны быть сохранены для потомков.[319]

Исследователи теперь могут обратиться и к упомянутым выше показаниям Бухарина от 2 июня 1937 года. Довольно осторожное исследование этого документа показывает: нет никаких причин считать показания неподлинными или не принадлежащими лично Бухарину.[320] Гетти дает понять, что время появления признательных показаний может быть связано с докатившимися до Бухарина известиями об аресте Тухачевского и других высокопоставленных командиров Красной Армии.

Бухарин утверждал, что состоял вместе с ними в одной из переплетающихся между собой заговорщических группировок. По всей видимости, следователи НКВД были убеждены, что Бухарин рассчитывал на Тухачевского и других военных, что те помогут вызволить его из заключения. Вот, к примеру, что написано в воспоминаниях Анны Лариной:

«И позже, в сентябре 1939 года, во внутренней тюрьме на Лубянке, один из следственных работников Матусов сказал мне: