1937. Трагедия Красной Армии

3. Законченные следствием дела о секретных сотрудниках рассматриваются, как правило, Особым совещанием НКВД СССР, а при особо отягчающих обстоятельствах Военными Трибуналами пограничных и внутренних войск НКВД в закрытых заседаниях в составе заседателей из числа оперативных сотрудников органов НКВД»²⁴⁵.

Постоянно и систематически применявшимся методом быстрейшего получения «признательных» показаний были непрерывные изощренные угрозы следователей НКВД. Они были самыми разнообразными, варьировались в зависимости от воображения, вкуса и наклонностей следователей, но в основном они (если брать по большому счету) сводились к трем вариантам.

Во-первых, пытались застращать угрозой применения физических методов воздействия, а попросту избиения, обещанием покалечить. Уже упоминавшийся военюрист 1-го ранга М.М. Ишов вспоминает: «Следователь Рожавский и начальник отделения продолжали твердить: «Будете давать нужные показания – закончим дело, и вам будет лучше. Не будете давать показания – переведем в Лефортовскую тюрьму, а там будем бить до тех пор, пока не подпишете все, что требуется и что нужно»²⁴⁶. В следующем разделе главы я постараюсь показать и доказать, что это не были пустые угрозы. И все подследственные четко и ясно представляли свою мрачную перспективу. А в одном из районных отделений НКВД Белорусской ССР для полного убеждения подследственных им демонстрировали даже своеобразное наглядное пособие – на некотором возвышении было размещено полуживое тело бывшего председателя районного совета депутатов трудящихся. За отказ дать «признательные» показания руководитель советской власти района был зверски искалечен – там, где от природы должны были быть мужские первичные половые признаки, виднелась лишь одна кровавая дыра²⁴⁷.

Вторая разновидность – угроза расстрелять. И опять-таки каждый следователь грозил по-своему. Кто говорил, дадим 11 лет (до сентября 1937 г. максимальный срок тюремного заключения ограничивался 10-ю годами), кто грозил «сменить череп», кто просто заверял: «шлепнем», «кокнем», «к стенке поставим», «в расход отправим», «в распыл пустим» и т. д. и т. п. И надо заметить, что большинство тех, кому грозили расстрелом, в конечном счете действительно были расстреляны. И ничего нам сказать уже не смогут. Поэтому крайне ценны свидетельства тех, кто испытал эти угрозы, но кому удалось все же каким-то чудом уцелеть.

Батальонный комиссар Г.И. Кривошапко, просидевший 8 месяцев в тюрьме при Хабаровском управлении НКВД, сумел-таки вырваться из нее, был восстановлен в рядах ВКП(б) и РККА. Приехав за новым назначением, он написал письмо, в котором рассказал о методах следствия в тюрьме. Работники НКВД всеми средствами, в том числе и угрозой расстрела требовали от него, чтобы он оговаривал честных политработников, обещая ему за это орден²⁴⁸. Он вспоминал, как во время допросов «все эти следователи называли конкретно фамилии, на кого я должен показывать – на Шатова (бывший инспектор ПУ ОКДВА), на инструктора ПУ ОКДВА Озерникова, Липилина, Шутова и др. О всех они заявляли, что уже арестованы, на самом деле у них был арестован один Липилин и тот сейчас реабилитирован полностью»²⁴⁹.

Сумевший вырваться на свободу бывший главный инженер УВСР-24 Воробьев на допросе 17 сентября 1955 г. показал о том, что бывший начальник 6-го отделения 5-го отдела УНКВД по Московской области Безбородов в «в разговоре со мной он мне говорил, что признаюсь я или не признаюсь, я все равно буду расстрелян. Он требовал от меня, чтобы я признался в своей контрреволюционной деятельности и дал бы такие показания на Бодрова и Попова»²⁵⁰.

А вот как сам Безбородов на допросе 19 августа 1955 г. объяснял причины необоснованного привлечения к уголовной ответственности бригинтенданта Бодрова и других: «Я могу это объяснить только следующим: во-первых, у всех них какие-то недостатки в работе имелись, которые в ходе следствия после их ареста нами квалифицировались как вредительство; во-вторых, БОДРОВ, ПОПОВ, МЛОДЗЕЕВСКИЙ были в близких личных взаимоотношениях с крупными работниками, которые к этому времени были арестованы, и мы располагали их протоколами, где они признавали о своей принадлежности к военно-фашистскому заговору, в существовании которого мы тогда не сомневались, поэтому при наличии каких-то показаний на этих лиц, у нас лично и у меня не вызывалось сомнение в их достоверности… Под этим впечатлением и психическим воздействием на обвиняемых БОДРОВА, МЛОДЗЕЕВСКОГО, ПОПОВА, АНДРЕЕВА я и полагаю, что от них были получены «признательные» показания о их контрреволюционной деятельности»²⁵¹.