1937. Трагедия Красной Армии

Среди коммунистов, особенно руководящих, это считалось само собою разумеющимся, идущим еще от Ленина. Выступая на XIV партсъезде, один из старейших членов партии С.И. Гусев вспоминал: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить»¹⁹⁵. По свидетельству Троцкого, к 1927 г. «…система доноса уже отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения»¹⁹⁶. Немедленное сообщение Центральному Комитету о любых «непартийных» документах даже Г.Е. Зиновьев назвал на XVII съезде ВКП(б) элементарнейшим долгом члена большевистской партии¹⁹⁷. Росту доносительства способствовали и массовые партийные чистки. В стране на все лады восхвалялся инфернальный, по существу, поступок несчастного мальчика, донесшего на родного отца. 28 июня 1936 г. опросом членов Политбюро ЦК ВКП(б) было принято постановление «О памятнике Павлику Морозову», в котором говорилось: «Установить памятник Павлику Морозову около Александровского сада при съезде на Красную площадь по Забелинскому проезду»¹⁹⁸.

Высказался по этой проблеме и Сталин. Выступая 2 июня 1937 г. на расширенном заседании Военного совета при НКО СССР, посвященном разоблачению вскрытого НКВД СССР «военно-фашистского заговора», он изволил выразить недовольство отсутствием разоблачающих сигналов с мест, решительно потребовал, чтобы впредь подобные сигналы (доносы) поступали и в целях ободрения еще колеблющихся или не совсем потерявших совесть эвентуальных доносчиков, сформулировал такой позорный и страшный тезис: «Если будет правда хотя бы на 5 %, то и это хлеб»¹⁹⁹.

Такие «сигналы», а точнее, доносы, высоко ценились. В упоминавшемся ранее оперативном приказе НКВД СССР № 00486 от 15 августа 1937 г. о непременном аресте всех юридических, фактических и даже разведенных жен осужденных «врагов народа», исключение делалось только для беременных, а также жен, имевших грудных детей, тяжело– или заразнобольных и др. (но и то с них брали подписку о невыезде), имелось указание, что аресту не подлежат «б) жены осужденных, разоблачившие своих мужей и сообщившие о них органам власти сведения, послужившие основанием к разработке и аресту мужей»²⁰⁰. И никаких подписок о невыезде у таких жен не отбиралось.

И наоборот. Действовавшими все 30-е годы Уголовным кодексом (УК) РСФСР 1926 г. недоносительство квалифицировалось как один из 14 составов контрреволюционных преступлений. В общем, вся атмосфера в стране и партийно-государственные призывы, и юридические нормы влекли все более расширяющийся круг людей на путь доносительства. А.И. Микоян, выступая с докладом о 20-летии ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД, от имени партии и правительства безапелляционно сформулировал голубую мечту всех деспотических правителей: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД»²⁰¹. Когда печально известная О.П. Мишакова «сигнализировала» о потере бдительности в Центральном комитете ВЛКСМ и «выводила на чистую воду» его Генерального секретаря А.В. Косарева и других секретарей ЦК ВЛКСМ, по свидетельству видного комсомольского функционера А.И. Мильчакова, Сталин заявил: «Мишакова оказала большие услуги Центральному Комитету партии, она – лучшая комсомолка СССР»²⁰². На XVIII партсъезде она была избрана членом Центральной ревизионной комиссии.

Надо ли удивляться тому, что эти призывы сверху легли на хорошо унавоженную почву. И пышным, но ядовитым цветом расползлось по стране доносительство. В пьесах и кинофильмах, на страницах газет и журналов воспевалось, изображалось как чуть ли не высшее проявление советского патриотизма, когда жена доносила на мужа, сын предавал родного отца. А уж товарищу на товарища доносить вроде бы сам Бог велел. И изощрялись-то ведь как. Все в строку вставляли. В.А. Каверин свидетельствует, что от взора писателя-доносчика Е.А. Федорова не ускользнул даже тот факт, что один из членов Союза писателей «помочился» (так и было написано), напротив «Большого дома» (здание ленинградского УНКВД на Литейном проспекте)²⁰³.

Все перевернулось с ног на голову. Доносчик стал считаться чуть ли не национальным героем, а за недоносительство – расстреливали. В передовой статье органа ЦК ВКП(б) говорилось: «Коммунист-молчальник, знающий о происках врага и не ставящий об этом в известность свою организацию, уже не коммунист, а пособник врага»²⁰⁴. Посыпалось бессчетное количество анонимных доносов. Когда-то согласно указу Петра Великого, анонимные письма должны были сжигаться рукою палача, а в Советском Союзе с середины 30-х годов XX века и чуть ли не в течение полустолетия миллионы безвинных людей не могли отмыться от грязи анонимных наветов. Проведшая в советских лагерях и тюрьмах целых 25 лет и замеченная наконец-то ныне поэтесса Анна Баркова вспоминала об этом:

…Страха ради, ради награды
Зашушукала скользкая гнусь,
Круг девятый Дантова ада
Заселила советская Русь.