1937. Трагедия Красной Армии

При самой большой жесткости подхода к оценке личности Ворошилова я не располагаю какими-либо достоверными материалами о его доносительстве. Правда, венгерские исследователи Ласло Белади и Тамаш Краус высказывают остроумное предположение, что в 1923 г. Ворошилов, участвовавший в так называемом «пещерном совещании» в Кисловодске, «очевидно, раскрыл перед Сталиным планы его соперников»²⁰⁵. Конечно, исключать такое нельзя (не этим ли объясняется и ответная поддержка Сталина при назначении Ворошилова вместо скоропостижно и загадочно скончавшегося 40-летнего Фрунзе?). Поэтому дело не в том, что Ворошилов был неспособен на доносительство (способен, да еще как!), а в том, что лично ему оно не требовалось. Более того, доносы наркома на своих, им же назначенных подчиненных, были бы просто полным его провалом.

Однако, справедливости ради, надо заметить, что в определенном смысле и Ворошилов выступал в роли «наводчика» для органов НКВД. По сообщению В.В. Карпова, все увольняемые из РККА по политико-моральным причинам метились в своих личных делах особым шифром «О. У.» (особый учет). Это была желанная приманка для НКВД. Когда в 1938 г. из армии было уволено более четырех тысяч лиц комначполитсостава «неблагонадежных» национальностей (латыши, поляки, литовцы, немцы и др.), то по приказанию Ворошилова списки этих уволенных в запас направлялись в НКВД²⁰⁶. Опять же пища… Но главная вина Ворошилова была все же не в том, что он доносил на уже уволенных, а в том, что он подписывал приказы на несправедливое увольнение, и особенно в том, что он лично санкционировал заявки особистов на арест многих тысяч командиров и политработников и тем самым поощрял доносчиков. Вот как это обычно выглядело.

Три слушателя второго курса основного факультета Военной академии им. Фрунзе 8 мая 1936 г. на квартире одного из них – И.М. Румянцева – готовились к зачетам по истории ВКП(б). Главным источником уже в то время стали выступления Сталина. Хозяин квартиры, служивший в РККА с 1919 г., член ВКП(б) с 1925 г., вдруг решил поделиться воспоминаниями: «Сталин раньше авторитетом не пользовался. Я помню, как везде шумели: «создать авторитет Сталину во что бы то ни стало». В 1927 г. я уже политруком был, когда комиссар призвал нас и предложил создать авторитет Сталину. Основной авторитет это был Троцкий и Зиновьев. Даже Ленин и тот не так пользовался авторитетом»²⁰⁷. Через четыре дня – 12 мая – один из однокашников, Суржиков, подал об этом разговоре заявление помощнику начальника академии по политчасти корпусному комиссару Е.А. Щаденко. Тот – сразу же в Особый отдел. И 14 мая начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М.И. Гай обращается к наркому обороны: «Прошу Вашей санкции на арест Данильчука В.М.[27] и Румянцева И.М.»²⁰⁸. Через несколько дней появляется резолюция: «После опроса в ПУРе арестовать. КВ. 20/V. – 36 г.»²⁰⁹

Как загодя готовились будущие дела 37-го, года можно судить по характеру той дурно пахнущей возни, которая была затеяна вокруг рукописи труда прославленного героя Гражданской войны комкора И.С. Кутякова «Киевские Канны 1920 г.». 26 августа 1936 г. тогдашний начальник научного военно-исторического отдела Генштаба РККА комбриг И.Г. Клочко письменно докладывает Ворошилову свое мнение о нецелесообразности издания труда Кутякова, поскольку, мол, «у автора заметна явная тенденция очернить и дискредитировать ряд ответственных руководителей и командиров РККА»²¹⁰. Ворошилов прочитал эту бумагу (есть помета «КВ»), но выбрасывать из плана издания труд Кутякова все же не стал. Было решено дать его в качестве секретного приложения к № 3 журнала «Современная война», и 23 января 1937 г. рукопись была сдана в набор.