1937. Трагедия Красной Армии

В тот же день с личным письмом к Ворошилову обращается начальник второго отдела Госвоениздата полковой комиссар Ф. Дунаев: «Прошу Вас, товарищ народный комиссар, приостановить издание этого труда». Кутяков-де в предисловии заявляет: «На всем свете на протяжении всех эпох еще не было ни одного литературного труда, принципиально объективного и в особенности военно-исторического». И сверхбдительный редактор прямо подводит автора под соответствующую статью Уголовного кодекса: «А труды Маркса – Энгельса о войне? А классические произведения Ленина – Сталина? А первый том Гражданской войны?»²¹¹ А кроме того, страшное дело, доносит редактор, – автор осмеливается критиковать действия Первой Конной армии, пишет: «В общем, у Конной армии в те дни не было решимости и энергии пойти на решительное сражение с поляками, что затягивало войну и ее печальный конец»²¹². Через четыре дня – 27 января – «последний мазок мастера» добавляет сам начальник Управления Госвоениздата комдив С.М. Белицкий. Он стремится окончательно сломить колебания Ворошилова: «Помимо уже известных Вам фактов клеветнических измышлений комкора Кутякова, имеющихся в его труде «Киевские Канны», считаю необходимым отметить, что оценка комкором Кутяковым Киевской операции смыкается с оценкой польской печати»²¹³. Теперь до возведения автора в шпионы один шаг. 15 мая 1937 г. комкор И.С. Кутяков был арестован.

Содержание, ход и результаты проходившего 1–4 июня 1937 г. расширенного заседания Военного совета при наркоме обороны СССР тяжелым прессом легли на психику присутствовавших там высших командиров и начальников РККА. Первое стремление многих из них – очиститься от скверны, откреститься от всяких элементов дружбы с объявленными «врагами народа», спешно заверить руководство партии и страны в своей неизменной преданности. Уже 5 июня комкор С.П. Урицкий спешит доложить, что он был в неплохих отношениях с Фельдманом, Аппогой, Якиром, Уборевичем, бывал у них на квартирах, «но не то что дружбы, но даже близкого знакомства с ними у меня не было»²¹⁴. А некоторых наиболее «бдительных» политработников и командиров сразу же обуял зуд доносительства[28]. Уже 3 июня член Военного совета Балтфлота спешит донести по начальству, что «Кожанов и Гугин (командующий и член Военного совета Черноморского флота. – О.С.) – двурушники»²¹⁵. На второй день Гугин высказывает свои сомнения «по поводу т. Кожанова». Боится опоздать с сигналом и новый начальник Военно-политической академии корпусной комиссар И.Ф. Немерзелли. В пространном шестистраничном докладе от 5 июня он высказывает сомнения по поводу своего предшественника на этом посту – армейского комиссара 2-го ранга Б.М. Иппо, что его защищал Гамарник, что за 1935–1937 гг. из академии было изъято 139 человек троцкистов и зиновьевцев. Одновременно он бросает тень подозрения и на армейского комиссара 2-го ранга И.Е. Славина, заявляя, что он (Немерзелли) считает выступление Славина на заседании Военного совета «нечестным», поскольку известные слова Зюка о четырех ромбах, которые он имел бы при Троцком, Славин оставил без внимания²¹⁶.

Почти каждый, кто только услышал что-то «о заговорщиках», считал своим долгом немедленно доложить об этом по команде, непременно опередив собеседника. Начальник Управления делами НКО комдив И.В. Смородинов спешит 5 июня 1937 г. донести Ворошилову: «Сегодня вечером перед отъездом зашел ко мне командир корпуса т. Зюзь-Яковенко (прибывший на заседание Военного совета) для того, чтобы сказать, что он уезжает. Прощаясь со мной, т. Зюзь-Яковенко спросил, где Левичев. Я ответил, что в отпуску. Зюзь-Яковенко заявил, что ему рассказывал предоблисполкома т. Иванов, что он после ареста Гарькавого был у Левичева и слышал, как Гамарник и Левичев ругали Гарькавого за то, что он всех выдает. Я ему в официальном порядке заявил, чтобы он немедленно написал об этом Вам. На этом разговор был окончен, ко мне зашел т. Черепанов, и Зюзь-Яковенко, простившись с нами, ушел»²¹⁷. А на послезавтра комдив Зюзь-Яковенко уже был арестован.

Усердно «трудились» на ниве доносов и работники с мест. Когда начальник политотдела 24-й кавдивизии бригадный комиссар Разгонов узнал, что некогда знакомый его секретарь райкома ВКП(б) Паценгель «сидит в тюрьме и вскрывается как враг народа и провокатор давних лет с 1912–1914 гг.», он немедленно 4 июня 1937 г. обращается к Ворошилову с таким своеобразным доносом: «На партконференциях при помощи самокритики мне пришел в память один из моментов разговора Паценгеля, где он мне крепко подчеркивал, что его друзьями являются Булин и Векличев… Все эти моменты в свете последних событий и прошедшей окружной партконференции БВО, у меня зародилось сомнение, и я решил сообщить Вам эти сведения…»²¹⁸.