1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Западно-европейские гарантии, «косвенная» агрессия и ее дефиниции, увязка военного и политического соглашений оставались камнями преткновения. Перспектива военных переговоров очень мало привлекала англичан, Галифакс и другие министры вообще сомневались, что в этой области можно прийти к соглашению. Галифакс полагал, что с этим вопросом нужно тянуть как можно дольше. Как он пояснял на июльском заседании комитета по внешней политике, военные переговоры в конечном счете вовсе не так важны, они просто будут препятствовать Советскому Союзу «перейти в германский лагерь». Это был старый французский аргумент, оправдывавший еще франко-советский пакт. Направлен он был только на то, чтобы лишить Молотова возможности иметь еще один клочок бумаги, увязывавший политические и военные соглашения. По вопросу о непрямой агрессии, или скорее о ее дефинициях, Галифакс был непреклонен: «...поощряя Россию в вопросе вмешательства в дела других стран, мы можем нанести не поддающийся исчислению ущерб своим интересам, как дома, так и по всему миру». Британцы боялись вручить таким образом Советскому Союзу лицензию на право угрожать независимости балтийских стран и вообще на распространение коммунизма. А советское руководство опасалось германской агрессии в балтийские страны, с их согласия или без него. Сами прибалты взирали на все это с тревогой. Они предпочли бы год нацистской оккупации одному дню советской — и это тоже очень беспокоило советское правительство.⁷³ Послы государств Прибалтики делали регулярные запросы в Форин офис; британские послы в этих странах сообщали о растущей озабоченности и враждебности Советам. В начале июня Эстония и Латвия подписали пакт о ненападении с Германией и германские военные специалисты занялись инспекцией их приграничных оборонительных сооружений.

Францию, с ее стороны, гораздо меньше заботили прибалтийские страны, она была больше занята увязкой политических и военных соглашений. И там где Галифакс готов был настаивать на простом трехстороннем альянсе против прямой агрессии, Бонне возражал, так как военные переговоры могли сорваться и это привело бы к провалу политического соглашения.⁷⁴ Французское правительство по-прежнему хотело заключить договор как можно скорее и с этой целью выражало большую готовность идти на уступки. Но, посылая одной рукой в Лондон исполненные пафоса депеши о необходимости и важности немедленного заключения соглашения, другой рукой Бонне тут же телеграфировал, что во всем полагается на англичан.⁷⁵

В Москве Наджиар, наблюдая все это, приходил в состояние все большей тревоги, смешанной с раздражением. Он и Сидс постоянно сетовали на просачивание в прессу информации, разглашающей важные детали переговоров. Причем источники этих утечек не так уж сложно было установить. В начале июля Бонне наконец пожаловался Форин офису, что большинство утечек информации исходит из Лондона.⁷⁶ Наджиар сообщал, что советское правительство очень подозрительно относилось к публичным заявлениям Чемберлена и других официальных лиц о готовности Британии выступить умиротворительницей Германии. 7 июля Бонне вызвал к себе Сурица, чтобы рассеять советские сомнения относительно честности англо-французов. По словам Бонне, именно в этом был «корень всех затруднений». Он и Даладье делают все возможное, чтобы «оказать давление» на англичан и получить их согласие «сначала на трехстороннее соглашение, а потом и на гарантии прибалтийским странам».⁷⁷ Можно лишь гадать о реакции, какую заявления Бонне вызвали бы в Лондоне, или во французском посольстве в Москве. Но он, похоже, стремился запустить эту информацию в более широкое обращение; некий французский журналист в Берлине передал несколько модифицированную ее версию советскому пресс-атташе.⁷⁸ А в Москве Наджиар проявлял все больше нетерпение. Он просил даже полномочий самому заключить соглашение; а если оно не понравится кабинету, на Кэ д`Орсе могут дезавуировать его. Бонне справился в Форин офисе, но британцы сказали «нет», и Бонне не стал настаивать.⁷⁹