1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Второй фронт на востоке свернулся, так и не развернувшись, а на западе началось то, что назвали Странной войной. Пока люфтваффе безжалостно бомбило Польшу, на западе шла guerre de confettis — война конфетти. Британцы разбрасывали на позиции немногочисленных немецких дивизий, противостоявших Франции на линии Зигфрида, бездарные пропагандистские листовки. Германские солдаты, вполне символично, использовали эти листки в качестве туалетной бумаги. Цель британцев состояла, конечно, не в этом, просто англо-французы не хотели провоцировать врага.³

Pas de conneries — не вести себя по-дурацки, было распространенным мнением среди французов, или нам придется за это расплачиваться.⁴ «Некоторые "храбрецы" из военно-воздушного министерства, — жаловался позднее Черчилль, — больше всего боялись, что действия против врага могут вызвать его противодействие». «Ради Бога, не сердите их!» — с сарказмом восклицал Черчилль, который занял теперь место в британском военном кабинете.⁵ Германская армия играла на этих опасениях. «Мы не будем стрелять в вас, если не будете вы!» — вещало немецкое радио для французских войск. «Pas mechants» — не так уж плохи эти немцы, думали многие французские солдаты.⁶ Польша тем временем исчезла. Майский был удивлен стремительностью польского разгрома. «La Pologne est foutue — Польше — крышка, — заключил французский главнокомандующий Гамелен, — нам следует смириться с этим и надеяться на лучшее». «Франция — это вам не Польша!».⁷ Британское отношение к событиям было сходным, но более непредвзятым.

А непредвзятое отношение и терпение, ох, как нужны были сейчас, потому что 17 сентября Красная армия оккупировала Восточную Польшу. С Польшей так или иначе было покончено, но именно это восприняли в Лондоне и Париже как удар в спину. У англо-французов просто не было слов, а советское руководство, как и следовало ожидать, имело теперь свою точку зрения. Советский Союз не чувствовал за собой никаких обязательств по отношению к Польше. Читатели должны помнить, что советско-польские отношения перед войной были прохладными, если не сказать враждебными, и когда советское правительство искало возможностей улучшить отношения с Францией или развивать политику коллективной безопасности, Польша всегда выступала как досадное препятствие. Не говоря уже о том, что этим шагом уменьшалась опасность германского вторжения в советские границы, разгром Польши давал Москве дополнительную и приятную возможность вновь приобрести украинские и белорусские территории, захваченные поляками во время русско-польской войны 1919—1920 гг. Может быть поэтому Молотов и позвонил 8 сентября Шуленбургу, чтобы поздравить германские войска со вступлением в Варшаву.⁸ «Это же дипломатия», — мог бы еще раз повторить Молотов. Но все же это было больше похоже на русское злорадство по поводу польского бедствия. В конце сентября в Москву опять прибыл Риббентроп, чтобы подписать с Молотовым еще несколько соглашений, касающихся передела взаимных сфер интересов обеих стран в Польше и Прибалтике и развития торговых отношений в свете новых реалий. Молотов обменял населенные поляками территории на Литву с такой же легкостью, как американские дети меняются бейсбольными карточками. В сентябре и октябре советское руководство навязало прибалтийским государствам пакт о взаимной помощи, позволявший inter alia ввод советских войск в эти страны. У стран Прибалтики не было иного выбора, кроме как согласиться на эти условия. Помочь им никто не мог, да и не собирался.⁹

Судьба Польши тревожила Лондон и Париж, но ни английское, ни французское правительства ничего не могли сделать. С точки зрения морали, это было весьма незавидное положение, но во время войны принципы морали не очень волнуют воюющих. В своих протестах против советской оккупации французы были в чем-то более решительны, чем англичане, хотя даже они в основном придерживались позиции, что лучше всего «проглотить свои чувства» из-за «предельной важности того, чтобы не настроить окончательно Россию против себя...». Сидс, британский посол в Москве тоже советовал действовать крайне осторожно в этой непростой ситуации. «Я осмелюсь выразить мнение, — говорил он, — что политика правительства Е. В.... должна быть гораздо лучше адаптирована [чем французская] к этой деликатной и опасной ситуации».¹⁰

Ощущение опасности очень благотворно отразилось на мозгах Форин офиса. Британское правительство почти тотчас же начало действовать в отношении Советского Союза с крайней осторожностью.¹¹ Но все же оно шло дальше просто пассивного выжидания, оно на самом деле искало возможностей англо-советского сближения. И эта британская инициатива, наконец, сломала двадцатилетнюю традицию, когда нуждающийся в этом, изолированный Советский Союз искал лучших или по крайней мере деловых политических и экономических отношений, в то время как Франция и Британия зачастую отвергали советские предложения.

2