1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

После войны Даладье даже обвинил французских коммунистов в предательстве за то, что они поддержали пакт; но сам он несет не меньшую ответственность за то, что случилось в августе 1939 года.⁸⁰ Точно так же как Чемберлен, в особенности, Чемберлен. Англо-французская беззаботность при подготовке переговоров в Москве просто невероятна, если не допустить, что она явилась отражением антисоветской настроенности, нежелания лишаться последней надежды договориться с Гитлером и, в случае Франции, недостатком решительности, который и заставил ее следовать за англичанами, несмотря на все просчеты выбранного ими курса. Англо-французская стратегия проволочек, общих мест, нежелание обсуждать вопрос о праве прохода столкнулись с советскими ожиданиями четкого оперативного планирования, детально проработанных соглашений, польского сотрудничества и быстрого подписания договора. И если не считать творцов англо-французской политики — Чемберлена, Галифакса, Даладье, Бонне — дураками, каковыми они определенно не были, то их политику в отношении Советского Союза в 1939 году следует считать не грубым промахом, а скорее слишком хитроумным риском, который не оправдался.

Все это касается и советской политики. Хотя у нас и нет исчерпывающих свидетельств с советской стороны, даже то, что имеется. указывает: немцы начали активно проявлять знаки внимания к советскому руководству еще в мае, но «Советы» до конца июля или даже до начала августа на эти ухаживания не поддавались. Но главным, что определило советскую политику было, похоже, неверие в добрые намерения Франции и Британии, серьезная озабоченность угрозой, которая могла исходить через прибалтийские страны, опасения немедленной войны с Польшей (которую напрямую поддержала бы Германия) и требования немцев, чтобы Советский Союз объявил о своей позиции еще до начала войны. Маловероятно, что за две августовские недели советское руководство могло целиком избавиться от своей глубокой, застарелой неприязни к нацистской Германии и изменить политике коллективной безопасности, но именно о том свидетельствуют документы. Неправда и то, что Молотов постоянно выдвигал перед Сидсом и Наджиаром все новые и новые требования. Основы советской политики были четко определены еще в 1935 году. Нет особой разницы между первоначальными предложениями Литвинова и тем, что потом неоднократно повторял Молотов. Не были новыми проблемами или «неожиданными» требованиями вопросы о «косвенной» агрессии, о гарантиях странам Прибалтики, о правах прохода и о военном соглашении. Даладье лгал, когда говорил, что советские требования о правах прохода явились для него сюрпризом. Он не только не был этим удивлен, он предчувствовал, что этот вопрос обязательно будет поднят, поэтому и инструктировал Думенка не соглашаться.

И как быстро все забыли летом 1939 года о Литвинове. Не прошло еще и четырех месяцев после его отставки, а впечатление было такое, что он вовсе и не являлся главой советской дипломатии все предвоенные годы. Политика коллективной безопасности, литвиновская политика была отброшена, словно старое тряпье. Один из сотрудников французского посольства в Москве хорошо сказал о политике сталинского режима: «Не устаешь убеждаться, что советское руководство всегда готово отказаться от своих идеологических установок ради реалий жизни... и ненависть к фашизму, создание защиты от агрессоров для них не цели, а средства». Целями советской политики были безопасность государства и восстановление его в границах царской империи. Советская политика «не зависела от каких-либо моральных установок»; она целиком исходила «из кодекса Макиавелли в его чистейшей форме».⁸¹ И в свете сталинских крутых разворотов во внутренней политике с одной позиции до диаметрально противоположной, зверского устранения соперников и истребления невинных почему должно удивлять, что те же правила применялись и в международных отношениях?