1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

15 марта, когда германские войска входили в Чехословакию, Суриц сообщил, что Бонне разговаривал с ним о желательности улучшения франко-советских отношений. Бонне, копируя английскую идею, даже предлагал послать в Москву торговую миссию. Французское общественное мнение все больше уверовало, что Гитлер намеревается повернуть на запад, сообщал Суриц; экспансия на восток была просто подготовкой перед наступлением на запад. «В этом отношении речь Сталина произвела очень сильное впечатление».⁵⁹ Литвинов отнесся к предложениям Бонне без особой серьезности и не счел нужным доводить их до сведения Сталина; он полагал, что предложенная французами торговая миссия может быть использована для достижения каких-либо политических целей. «Мне кажется, что меньше всего мы должны позволять Франции прибегать к таким уловкам».⁶⁰

Шесть дней спустя, 21 марта, Бонне отправился в Лондон для консультаций с Галифаксом. «За русскими необходимо приглядывать», говорил Бонне. «Они любят делать в пропагандистских целях заявления, которые вовсе не соответствуют их истинным намерениям. Поэтому каждой стороне необходимо точно определить, что она готова сделать».⁶¹

Кроме того, Галифакс и Бонне обсудили, какие действия необходимо предпринять для предотвращения дальнейшей нацистской агрессии. Британскому правительству не нравилось предложение Литвинова о созыве конференции в Бухаресте, поэтому оно выдвинуло контрпредложение о подписании четырехсторонней декларации, призывавшей к консультациям в случае угрозы политической независимости любого из европейских государств. Подписавшие декларацию — Британия, Франция, Польша и Советский Союз — в случае возникновения такой угрозы, объявляли бы о готовности «проводить совместные консультации, относительно того, какие нам следует предпринять действия для организации совместного сопротивления». Как разъяснял Кадоган, Лондон только приглашал «к консультациям перед лицом любой угрозы. И только в процессе дальнейшей эволюции взглядов мы можем попытаться определить, что — в данных обстоятельствах — каждый из участников может быть готов сделать» (курсив дан в оригинале).⁶² 22 марта французы приняли британские предложения. В Москве Сидс 21 марта довел предложения до сведения Литвинова и на следующий день получил благоприятный ответ. Хотя при этом Литвинов выразил сомнение в том, согласится ли присоединиться к данной декларации Польша.⁶³

У Даладье были те же сомнения. Он сообщил Сурицу, что согласен на четырехстороннюю декларацию, но считает, что Польша может не подписать ее, и тогда британцы откажутся от своего предложения. По словам Сурица, «сам [Даладье] считает достаточным сотрудничество между Англией, СССР и Францией и готов пойти на соглашение, заключенное только между этими тремя странами».⁶⁴

Для Литвинова это было трудное время. В начале 1939 года сталинские чистки изрядно проредили Наркоминдел; многие из его друзей и близких товарищей исчезли без следа. «Как я мог вести внешнюю политику, — сказал Литвинов Наджиару в феврале, — если перед глазами у меня маячила лубянская тюрьма?»⁶⁵ В марте и Пайяр замечал напряженное состояние Литвинова, связанное с критикой, которой подвергалась его политика из Кремля. Общим мнением среди дипломатов было, что дни Литвинова сочтены. Говорили, что Ворошилов склонялся к советско-германскому сближению, хотя Сталин был против этого.⁶⁶ Среди немногих выживших соратников Литвинова оставались Потемкин, Суриц и Майский. Были их жизни сохранены, чтобы оставить возможность советско-западного сотрудничества в целях борьбы с нацизмом? Или это была просто прихоть тирана? Советские дипломаты и другие официальные лица были вынуждены работать, зная, что им уже подписан смертный приговор; не знали они только, когда и как он будет приведен в исполнение.

Сомнения относительно готовности Польши присоединиться к четырехсторонней декларации, как оказалось, были оправданны. 24 марта польский министр иностранных дел Бек отверг британское предложение, не желая провоцировать Гитлера. Но это были еще не все плохие новости. Германия аннексировала Мемель, литовский портовый город с преимущественно немецким населением, а румынское правительство подписало с немцами договор о режиме наибольшего благоприятствования в торговле. События, казалось, вышли из-под контроля, что отнюдь не способствовало хорошему самочувствию государственных мужей, старающихся защитить себя от германской агрессии. Майский, присутствовавший на дипломатическом приеме в Лондоне, в честь французского президента Альбера Лебрюна, сообщал, что повсюду царят «явная тревога и депрессия». «Мемель. оказался последней каплей», отмечал Ченнон, и кабинет сейчас единодушен в том, что «что-то должно быть сделано...».⁶⁷