1968 (май 2008)

- У меня знакомая женщина из района - муж уволился из леспромхоза, - рассказывала заведующая. - Он - лесник, лес любит. Говорит - не могу работать с китайцами: губят все живое без разбору - зайцев, лис; даже гумус (плодородный слой почвы, если кто забыл) срезают и увозят. У них на десять лет вырубка запрещена - вот они наш лес и вывозят.

- Так что вывозят-то? Мы только сгоревший лес видели!

Тут все и открылось.

- Нет - все сгорает, а у сосен только кора обгорает. И к стволам тогда подобраться легко - пилят и вывозят.

- А кто же поджигает?

- Сами и поджигают! У нас все про это знают. Договариваются с чиновниками, поджигают лес, потом продают и делятся.

…Вот к кому у меня нет претензий - это к китайцам. Если наши негодяи так относятся к своей земле и природе - почему же не скупать у негодяев их лес, гумус и что угодно?

I.

Вернемся к нашему конкурсу по русскому языку…

…Итак, вырисовывается следующая гипотеза (пока - гипотеза!). Так называемый пассивный языковой запас («не употребляю, но понимаю») удерживается в памяти в основном до конца школы, а затем значение хранящихся в нем слов начинает стремительно выгорать. Потому что школа оказывается сегодня едва ли не единственной общественной средой, где подросток все время (отнюдь не только на уроках литературы) находится в ауре русской литературной речи - то есть по крайней мере все время ее СЛЫШИТ. За исключением исключений, все учителя-предметники - преподаватели физики, химии, биологии - привычно следят за своей речью, стараются говорить «правильно» и к тому же (опять-таки в общем случае) не впускают в свои нередкие инвективы вульгаризмов.

У меня был семейный опыт наблюдения за речью педагогов с огромным стажем - мои свекровь и свекор преподавали в маленьком сибирском городке по 30 с лишним лет. И Евгения Леонидовна Савицкая (очень близко к прототипу изображенная своим сыном А. П. Чудаковым, в романе-идиллии «Ложится мгла на старые ступени»), учительница химии, просто не могла произнести дурного словца. («Да это когда было! - скажут. - При царе Горохе! Теперь учителя другие!» Не скажите. Что-то осталось.) И наша дочь запомнила на всю жизнь и рассказала впоследствии нам, как в шестилетнем возрасте, войдя однажды в штопор, доводила стиравшую в корыте бабушку требованием: «Дай мыльце, дай мыльце!» И та, выведенная в конце концов из терпения, погналась за внучкой, уже улепетывавшей по двору, и сунула ей в физиономию мыльце со словами: «На, на, возьми и засунь его себе в анальное отверстие!» Более грубого синонима свекровь моя в любом состоянии произнести была не способна.

Школьники слышат литературную речь не только на уроках - на переменах, после уроков, на всяких школьных «мероприятиях». Мелькают в этой речи и пресловутые «невежа» и «невежда» (а может, и символическое в России гайдаровское «отнюдь»: очень многие участники конкурса продемонстрировали знание его значения - в отличие от слова «окоем»). А после школы, как можно было заключить по ответам барнаульских студентов - будущих финансистов (см. в предыдущей статье: «невежа» - это «неряха»), этих слов к ним никто уж и не обращает. Полагают, видно, что шпынять их насчет невежливости и невежества ну никакого нет смысла.

Контекст литературной речи в классах и коридорах школы помогает сохранить на какое-то время живое ощущение тонкостей родного языка - примеров этого немало в работах конкурсантов, причем у шестиклассников, пожалуй, больше, чем у старшеклассников.

Ничуть не хочу сказать, что в коридорах современной школы царит языковая гармония. Разрыв поколений русскоговорящих нарастает там, где не учат наизусть Грибоедова и Крылова - и непонятным становится услышанное от кого-то «а вы, друзья, как ни садитесь…» и сотни других летучих строк, еще недавно общеизвестных. Учителя не могут привыкнуть и к стертости стилистических регистров - десятиклассник спокойно в разговоре с учителем употребляет слово «м…к» - и затем искренне удивляется на замечание: он же не хотел сказать ничего плохого!

И все- таки.

После школы наше юношество сразу обрубает свои связи с языковой средой образованных людей - и замыкается в среде молодежной, говорящей на своем, можно сказать, диалекте. Родители с их хоть трижды литературной речью, транслируемой главным образом в жанре нотаций, им давно не указ. Профессура же, как стало мне казаться после изучения работ студентов, сосредоточена на своем предмете: отчитал «Банковское дело» - и вон из аудитории. А удостовериться, знает ли студент значение слова «истеблишмент», и даже тех, что звучали в лекции, профессору в голову не приходит. И пассивный языковой запас начинает съеживаться не по дням, а по часам.

Зато активный столь же интенсивно расширяется - по большей части за счет слов и словечек, другим слоям общества неведомых.