1968

Длинношеий, кудрявый, как овца, Морис Кув де Мюрвиль объявил, что переговоры пройдут в старинном дворце Мажестик, и добавил: «Это еще один повод пожелать, чтобы ничто не искажало мирный облик Парижа». Генерал никак не отреагировал на этот намек на уличные беспорядки. Потом министр заговорил о визите Жоржа Помпиду в Иран, откуда недавно вернулся, принялся рассуждать о нефти, о технике, о культурном сотрудничестве, потом упомянул о важности визита в Румынию, пока министр внутренних дел не начал разглагольствовать о бездомных и о борьбе с нарушениями во время выборов. Другие министры по очереди говорили о франко-немецком комитете, который позволит завязать более тесные связи между предпринимателями обеих стран, о люксембургском совещании министров сельского хозяйства. Наконец очередь дошла до Алена Перефитта, которому сейчас мало кто завидовал: народное образование — не повезло, так не повезло.

— Манифестации, — сказал министр, — стали сопровождаться вспышками насилия, нередко спровоцированными профессиональными провокаторами и людьми, не имеющими никакого отношения к высшему образованию. У них нет определенной идеологии, там все смешалось: анархизм, кастризм, маоизм, но прежде всего бросается в глаза их нигилизм…

— Ладно, — прервал генерал, размахивая очками, которые держал в руке, — если какие-то сопляки пытаются взбаламутить университет, надо дать им отпор. Если понадобится, арестовывайте хоть по пятьсот человек в день! Что касается самих университетов, конечно им следует перестроиться, отбор должен быть более строгим, они существуют не в безвоздушном пространстве, это часть страны. Пусть правительство возьмет на себя труд этим заняться. Де Голль не станет переодеваться школьным сторожем, чтобы присматривать за школярами!

Когда Ален Перефитт вышел из Елисейского дворца и сел в служебный «ситроен», кто-то из журналистов заметил, что лицо у него посерело, а губы поджаты.

В эту среду ничего особенного не произошло. В Национальном собрании депутаты пытались во всем разобраться, а министр образования заговорил по-новому, намекнув, что если удастся восстановить порядок, то можно будет подумать о том, чтобы вновь открыть Нантер и Сорбонну. В Париже все предвидели затишье, все ратовали за снижение напряженности, но теперь бурлила провинция. В Лилле прошли манифестации, в Бордо были беспорядки, в Клермон-Ферране ширилась забастовка, префекту полиции пришлось вывести часть сил из Парижа, чтобы направить республиканские отряды безопасности и жандармерию в Бретань. Было прервано движение автобусов в Нант, где металлурги и строители объявили забастовку, в Мане, в Бресте, в Лориане, в Кемпере выступили крестьяне, угрожая тоже перейти в наступление.

Студенческий союз и Профсоюз высшего образования призвали парижских студентов в Аль-о-Вен, но об этих организациях стали ходить слухи, что они втихую ведут переговоры с властью в поисках компромисса. Сегодняшний митинг всех разочаровал. Казалось, диалог с массами прерван и с трибуны вещают только профсоюзные лидеры, слишком мощные громкоговорители заглушали недовольное ворчание публики. В семь часов вечера начал накрапывать холодный, пронизывающий дождь. Префект Гримо разрешил процессии пройти по Латинскому кварталу, наверняка чтобы убедиться в лояльности Студенческого союза и в его способности обеспечить порядок. Префект был прав, все прошло тихо и скучно. Некоторые студенты-коммунисты даже присоединились к демонстрантам, от которых они в последнее время презрительно отворачивались.

Возле Сорбонны профсоюзные лидеры, крича в громкоговорители, предложили всем разойтись по домам. Возмущенные студенты тут же их освистали, кто-то плакал от злости, кто-то чувствовал себя обманутым. Заграждение, выставленное службой порядка Студенческого союза, не давало толпе приблизиться к полицейскому оцеплению вокруг Сорбонны. Порталье, Родриго и Марианне стало так противно, что они решили не упираться и отправились в кафе в двух шагах от Люксембургского сада. В окна были видны группки бурно спорящих студентов.

— Нас продали, — возмущалась Марианна.

— И зачем мы только послушали этих придурков из Студенческого союза? — не унимался Родриго.

— Они спелись с легавыми, — говорил Порталье, — это же за версту видно.

— Обделывают свои делишки у нас за спиной, хотят выдать себя за главных, создать имя, а мы себя ведем как тряпки!

— Могу себе представить завтрашние заголовки: «Студенты все поняли, образумились, они снова будут ходить на занятия, мы загоним их в аудитории, экзамены состоятся в назначенное время»…

Когда они расстались, на душе у всех было кисло. Марианна отказалась пойти с Порталье на бульвар

Осман, потому что его родители уже вернулись. Сколько он ни убеждал ее, что это совершенно не важно, девушка предпочла вернуться к себе в общежитие. Марианна вместе с Родриго и двумя другими ребятами, которых Порталье когда-то видел в Нантере, втиснулась в малолитражку своего приятеля с филфака. Видя, как они трогаются с места, Порталье недовольно проворчал что-то, стоя под холодным дождем.