1968

— Никогда! — сказал студент в твидовой куртке. — Чтобы коммунисты связались с Мендесом, они же считают его ставленником американцев!

— Плевать нам на их возню! — заорала кудрявая блондинка.

— Правильно! — крикнула девушка, похожая на Жюльет Греко[76]. — Все они жрут из одной миски!

— Миску на свалку! — подхватила другая.

— Ни голлистов, ни коммунистов, ни Миттерана!

— А нам что, закрывать лавочку?

— Ребята, о нас все забыли, они играют без нас!

— Пусть подавятся своей политикой, мы будем менять жизнь вокруг нас!

Внизу возле сцены стоял низенький толстячок в темных очках. Черные волосы выдавали в нем испанца. Он передал председателю записку, и тот уставился на него, широко раскрыв глаза. Тогда испанец передал свой паспорт, и председатель открыл рот от удивления. В зале продолжали обсуждать временное правительство. Председатель взял микрофон и в относительной тишине сказал:

— Мы немного изменим порядок выступлений, есть человек, который хочет высказаться…

— Пусть дождется своей очереди!

— Мы дадим ему слово, это поможет вывести дискуссию из тупика.

Председатель сделал знак испанцу в очках, тот поднялся на сцену, уселся рядом и, не говоря ни слова, на глазах у заинтригованного зала одним движением снял очки. У фальшивого испанца были голубые глаза, и даже издалека все узнали его улыбку и голос, когда он сказал:

— Привет, а вот и я!

Это был Кон-Бендит. Перекрасив волосы, он добирался из Германии в багажнике автомобиля, пешком, на лошади, на дирижабле — какая разница, никто этого не знал, и это было совершенно не важно. Кому какое дело, главное — Кон-Бендит вернулся в Сорбонну, а правительство осталось в дураках. Несколько долгих минут аудитория шумно ликовала, всех охватило безумное веселье. Они топали, кричали: «Нам плевать на все границы!», дурачились, обнимались, целовались, танцевали на скамьях, и Кон-Бендит с увлажнившимися от радости глазами сказал в микрофон:

— Меня изгнали за то, что я нарушил общественный порядок. Но когда ректор и министр внутренних дел вызвали легавых в Сорбонну и в Латинский квартал, они нарушили общественный порядок гораздо больше, чем я. Предлагаю изгнать их из Франции!

Среда, 29 мая 1968 года Генерал улетел, но ненадолго

Атмосфера в комиссариате накалялась, полицейские недовольно гудели, чувствуя, что начальство их бросило. Еще посреди заварухи офицеры потихоньку срывали с себя отличительные знаки, чтобы не навлечь гнев толпы. Тогда подчиненные все менее охотно выполняли приказы, отказывались переходить в наступление и бегать за этими юнцами, куда более шустрыми и к тому же в спортивных тапочках, а не в тяжелых солдатских ботинках. Потом газеты запестрели злопыхательскими статейками об ужасах полицейского произвола: «Раздев студента, жандармы, чтобы позабавиться, засунули ему в плавки гранату». Как будто сами зачинщики беспорядков были лучше! А как же булыжники, брошенные в упор, и химические вещества, от которых оставались ожоги на лице и на руках? Мало того, в неразберихе полицейские ранили друг друга, обмениваясь тумаками, подножками, тычками и ударами дубинок, а все потому, что слишком плотно сомкнули ряды, продвигаясь вперед с грозными криками, которые должны были напугать противника, но только смешили его. Не говоря уж о баррикадах, где было подвернуто столько лодыжек и содрано столько колен. Ну, и где же благодарность начальства? Последней каплей стало письмо полицейского префекта, которое пришло сегодня утром и теперь висело у входа:

Сегодня я обращаюсь ко всем силам правопорядка — от рядовых полицейских до сержантов, от офицеров до начальников отделений, — с тем чтобы напомнить о проблеме, которую мы не имеем права замалчивать. Речь идет о неоправданном применении силы…

Люди читали и возмущались, бригадир долго рассматривал письмо, надев очки. Все были раздражены до предела.

— Ну, спасибо за поддержку! — сказал полицейский Миссон.

— Этот Гримо, — подхватил Пелле, — такой же буржуа, как и недоноски из Сорбонны!

— Их защищает, а на нас ему плевать!

— Моего парнишку в школе обзывают сыном легавого.

— А на меня соседи косо смотрят. Раньше-то здоровались — еще бы, я же их от штрафов отмазывал!

— А если бы мы сидели сложа руки? Они бы там наверху быстро поняли, за кем сила.

— Правильно, Миссон. Если б не мы, коммуняки уже давно сидели бы в Елисейском дворце.

— Что за разговоры?! — воскликнул комиссар Лам-брини, входя в комнату.

— Господин Гримо нас бросил! — сказал Пелле.

— Не может быть!

— Вот, почитайте, господин Ламбрини…

Комиссар подошел к листкам, прикрепленным к стене кнопками, и прочел вслух выделенный карандашом абзац:

— Избивать лежащего на земле демонстранта — значит избивать самого себя, бросая тень на всю полицию. Еще менее допустимо бить демонстрантов после ареста и в момент отправки в полицейские участки для дачи показаний…

— Что вы имеете против распоряжений господина префекта?

— Нам не дают средств для их выполнения!