1971. Восхождение

Красиво, черт подери. Все вокруг сверкает, переливается цветами радуги! Отвык я в Союзе от того, как может быть много рекламы. Впрочем – даже в моем шумном, безумном 2018 году столько рекламы на российских улицах нет! Но здесь она, как вирус, заполнила все пространство! Она расползлась во все стороны, и во всполохах рекламных огней казалось, что находишься в каком-то гигантском дьявольском калейдоскопе!

Странное ощущение, конечно. Я шел в этом рекламном аду (или раю?!), ошеломленный, можно сказать, обалдевший от такого напора на мой тощий кошелек. Реклама умоляла, просила, требовала: – «Купи! Купи! Купи!»

Я бы купил, но с деньгами как-то туговато. Вот продам мои цацки, и тогда… А что тогда? Все равно – даже если я что-то куплю, провезти это в Союз я не смогу. Никак не смогу. Скажут: а откуда у тебя взялись деньги на покупку?! Что, нетрудовые доходы?! А может, контрабанда?! А ну-ка, колись!

М-да… это тебе не 2018 год, где всем наплевать, на какие шиши ты купил себе новую машину или не купил ничего вообще и подыхаешь с голоду. В 1971 году тебе умереть с голоду не позволят, но и купить практически ничего из того, что бы тебе хотелось, ты не сможешь. Ибо советскому человеку это не положено! Одно хорошо – такого убийственного количества рекламы, как здесь, – в Советском Союзе нет, и еще не скоро такая пакость у нас заведется. Впрочем – может, она и раньше заведется… если Шелепин все-таки решится.

И я снова углубился в свои мысли о будущем, забыв даже как следует посматривать по сторонам и любоваться ночным Нью-Йорком.

Я шел, шел, шел… и только минимум через полчаса (скорее всего, больше, не менее часа) заметил, что зашел неизвестно куда. Дело в том, что я заворачивал за углы домов, проходил по улицам, перпендикулярным той, по которой я шел, снова куда-то сворачивал и так насворачивался, что, когда очнулся от мыслей, – совершенно потерял ориентацию на местности. Чистые, ухоженные улицы и фасады домов сменились высоченными многоэтажными домами и грязными, забросанными мусором мостовыми. Людей на них почти не было, да и внешний вид прохожих очень отличался от тех ухоженных офисных клерков, которые пробегали по своим офисным делам возле моего отеля. И самое хреновое, что я не мог воспользоваться своей абсолютной памятью – по одной простой причине: я не смотрел на номера улиц и не старался запомнить, сколько раз и куда повернул. Просто шел – быстро, как будто куда-то спешил.

Увидев вывеску какого-то бара, я поспешил туда – передохнуть и вызвать такси. Без такси я до отеля точно не доберусь, а как его найти – не знаю. За то время, что прошло с момента моего «отрезвления», мимо не проехал ни один «чекер». Кстати – это было очень плохим признаком.

Толкнув дверь под неоновой вывеской, я оказался в тускло освещенном баре, похожем на все бары, которые я видел по телевизору, в которых бывал сам и которые сразу же буквально вопили посетителю: «Шел бы ты отсюда, не напрашивался на неприятности!»

Черные. Или, как привыкли их называть в Союзе, – негры. Угнетенные, забитые хозяевами-плантаторами, дяди Сэмы и их производные. Ну да, ну да… были когда-то забитые! А теперь…

Честно скажу – я никогда не был ксенофобом и уж тем более нацистом, – да как может быть нацистом человек, рожденный и воспитанный в Советском Союзе? Выращенный на книгах об интернационализме, о ненависти к рабству? Уже будучи достаточно взрослым человеком, я с досадой и грустью узнал, что русского, советского человека не так уж и любят за границей те, о ком мы так яростно пеклись и чьи права защищали. Права вот этих – чернокожих, угнетаемых и обиженных.

А позже вообще выяснилось, что практически 80 процентов преступников в тех же США составляют вот эти – обиженные и униженные, которые усиленно обижают и унижают тех, кто их когда-то обижал. И так преуспели в своем желании отомстить за обиды предков, что и работать некогда – надо исправлять, надо возмещать нанесенные их предкам неприятности! Проще говоря – как минимум трое из четырех преступников в США – чернокожие, или их производное.

У черных свои анклавы, свои питейные заведения и свои клубы. На том же Манхэттене есть такие районы, куда не стоит забредать белому человеку во избежание больших неприятностей. И вот меня, болвана эдакого, угораздило забрести именно в этот район и в такой бар.

Я по инерции сделал несколько шагов к стойке, пока происходящее в баре не привлекло мое внимание. Вот все-таки мирная профессия писателя расслабляет, делает тебя рассеянным, не от мира сего! Если бы я попал сюда только что из «зеленки», пахнущим сгоревшим порохом и ружейным маслом – для меня было бы достаточно только глянуть внутрь, открыв дверь, – и я бы уже ретировался отсюда куда подальше. Именно ретировался бы, сбежал, если проще сказать. Во-первых, я не Илья Муромец, чтобы «Повел направо – улочка! Повел налево – переулочек!» Уточнять – чем повел – не буду. Каждый водит чем хочет.