1977: Кошмар Чапелтауна

– Дуглас-то?

– Ага.

– Вышел из игры.

– А тебе не хотелось?

– В смысле, бросить все это?

Я кивнул.

– И чего бы я делал? Я же больше ни хрена не умею. А ты?

Я снова кивнул.

– А чем Боб теперь занимается?

– Да у него все в порядке. Купил газетный магазинчик. Дела идут. Честно говоря, когда я его вижу, то иногда жалею, что пуля досталась не мне. Понимаешь?

Я кивнул и приложился к кружке.

– Маленький магазинчик, маленькая женушка. Можешь себе представить?

– Вообще-то, нет, – пожал я плечами. – Но ты передай ему, что я про него спрашивал, ладно?

– Ясное дело. У него на стене все еще висит твоя статья. Та самая – «Честь и хвала».

Я вздохнул:

– Всего-то три года, а?

– А кажется, что сто лет прошло, – сказал он и поднял кружку. – За это и выпьем: за былые времена.

Мы чокнулись и выпили залпом.

– Я угощаю, – сказал я и пошел к стойке.

Пока нам наливали, я стоял и наблюдал за ним, смотрел, как он сидит, теребит свою бороду, стряхивает пылинки с брюк, берет свою пустую кружку, снова ставит ее на стол.

Я принес напитки к столу и снова сел.

– Ну ладно, – сказал он. – Хватит плавать по волнам нашей, бля, памяти. Расскажи лучше, чем ты сейчас занимаешься?

– Потрошителем, – ответил я.

Он помолчал, потом сказал:

– А, ну да, конечно.

Мы сидели молча, слушая шум бара: звон стаканов, грохот стульев, музыку, разговоры, треск кассового аппарата.

Наконец я сказал:

– Кстати, а я ведь тебе именно поэтому и позвонил.

– Да?

– Да, по поводу Потрошителя.

– А что с ним, с падлой?

Я протянул ему полиэтиленовый пакет.

– Билл Хадден получил это по почте сегодня утром.

Он взял пакет и заглянул внутрь.

Я молчал.

Он посмотрел на меня.

Я посмотрел на него.

– Пойдем, пройдемся, – сказал он.

Я вышел за ним в темноту рынка, в тень лотков. Вечерний ветер носил по воздуху мусор и вонь.

Крейвен остановился у одного из прилавков в глубине рынка и вытащил из мешка журнал.

– Там страница помечена, – сказал я.

Он стал листать.

Я ждал —

Сердце заходилось, ребра ныли.

– Кто в курсе? – спросил он, стоя ко мне спиной.

– Только я и Билл Хадден.

– Ты знаешь, кто это?

Я кивнул.

Он повернулся ко мне, держа в руке раскрытый журнал. Его почерневшее лицо растворилось в тени навеса.

– Это Клер Стрэчен, – сказал я.

– Ты знаешь, кто это послал?

– Нет.

– Записки не было?

– Нет. Только вот это.

– Но страница уже была помечена?

– Да.

– Конверт у тебя?

– У Хаддена.

– Ты не помнишь, откуда и когда он был отправлен?

Я сглотнул и сказал:

– Два дня назад из Престона.

– Из Престона?

Я кивнул и сказал:

– Это ведь он, да?

Его глаза хлестнули по моему лицу.

– Кто?

– Потрошитель.

Где-то там, глубоко в недрах его бороды, на какое-то мгновение мелькнула улыбка.

Потом он тихо спросил:

– Джек, зачем ты позвонил мне? Почему не обратился прямо к Джорджу?

– Ну, ты же работаешь в Отделе по борьбе с проституцией. Это твоя стихия.

Он сделал шаг вперед из-под навеса и положил руку мне на плечо.

– Ты молодец, Джек. Правильно сделал, что показал это мне.

– Я тоже так подумал.

– Ты собираешься об этом писать?

– Если хочешь, напишу.

– Я не хочу.

– Тогда не напишу.

– До поры до времени.

– Ладно.

– Спасибо, Джек.

Я освободился от его хватки и сказал:

– И что теперь?

– Давай еще по пивку?

Я посмотрел на часы и сказал:

– Нет, не могу.

– Тогда в другой раз.

– В другой раз, – повторил я.

У выхода с рынка, среди дерьма и вони, инспектор Боб Крейвен сказал:

– Позвони нам, Джек.

Я кивнул.

– Я у тебя в долгу, – сказал он.

Я снова кивнул. Нет конца, этому чертову, черному аду не будет конца.

Сноски и поля, тангенсы и кривые, грязный лист, избитые фразы.

Джек Уайтхед, Йоркшир, 1977.

Тела и трупы, аллеи и помойки, грязные мужчины, избитые женщины.

Джек-Потрошитель, Йоркшир, 1977.

Ложь и полуправда, правда и полуложь, грязные руки, разбитые жизни.

Два Джека, один Йоркшир, 1977.

Вдоль по коридору – в архив.

В 1975 год.

Я зарядил последний микрофильм в проектор, прогнал его до нужного места, до нужной лжи.

До понедельника, 27 января 1977 года.

«Ивнинг пост», первая полоса:

МУЖЧИНА УБИЛ СВОЮ ЖЕНУ ВО ВРЕМЯ РИТУАЛА ЭКЗОРЦИЗМА.

Подзаголовок:

Местный священник находится под арестом.

Но я не мог читать, не мог читать еще одну —

Я позвонил ей домой.

Никого.

Я положил трубку и снова набрал номер.

Никого.

Я положил трубку и снова набрал номер.

Никого.

Я положил трубку и снова набрал номер.

Никого.

Я положил трубку и снова набрал номер.

Никого.

Я положил трубку.

Я въехал на стоянку у «Редбека», припарковался среди темных грузовиков и пустых машин, выключил радио и зажигание.

Я сидел в ночи, я ждал, я думал, я беспокоился.

Потом я вышел из машины и пошел по стоянке, мимо ям и рытвин, под восходящей черной луной.

У входа в комнату номер 27 я остановился, подождал, прислушался, постучал.

Тишина.

Я постучал, прислушался, подождал.

Тишина.

Я открыл дверь.

Сержант Фрейзер лежал на полу, свернувшись в клубок. Стол и стулья были сломаны, стены – голые. Он лежал на полу, свернувшись в клубок, под слоем того, что раньше висело на стенах, он лежал на полу, свернувшись в клубок под щепками, под осколками ада.

Я стоял в дверях, черная луна выглядывала из-за моего плеча, ночь укрывала нас обоих.

Он открыл глаза.

– Это я, – сказал я. – Джек.