1977: Кошмар Чапелтауна

Я медленно встал и задал вопрос:

– Это – единственные убийства, по которым в настоящий момент ведется расследование?

– В настоящий момент – да.

Олдман кивнул и указал на следующего.

Я откинулся на спинку стула без сил, чувствуя облегчение. Вокруг меня все еще летали вопросы и ответы.

Я на минуту закрыл глаза и позволил себе расслабиться.

Мощное сновидение, сначала черное и ослепляющее, затем медленно замирающее, тихо парящее за моими веками.

Если открою глаза, то увижу ее:

Белая ночная рубашка из универмага «Маркс и Спенсер», дочерна пропитанная кровью из наделанных им дыр.

Январь тысяча девятьсот семьдесят пятого года, месяц спустя после Эдди.

Вспышки света внутри моих глазниц, я вижу вспышки света в глазницах и я знаю, что она там, играет со спичками там, внутри моих глазниц, зажигает свои костры.

Все в дырах, все эти головы в дырах. Все в дырах, все эти люди в дырах. Кэрол вся в дырах.

– Джек?

Я почувствовал руку у себя на плече и вернулся.

Это был Джордж. Полицейский придерживал для него дверь, зал был пуст.

– Мы тебя, кажется, на минутку потеряли тут в задних рядах.

Я встал, во рту у меня было гадко от спертого воздуха и слюны.

– Джордж, – сказал я, протягивая руку.

– Я рад тебя видеть, – снова улыбнулся он. – Как у тебя дела, все в порядке?

– Да вы и сами знаете.

– Ну да, – кивнул он, потому что действительно знал, как у меня дела. – Надеюсь, что ты не перенапрягаешься.

– Вы же меня знаете, Джордж.

– Ладно, передай от меня Биллу, чтобы он получше о тебе заботился.

– Хорошо.

– Я рад тебя видеть, – повторил он, направляясь к выходу.

– Спасибо.

– Позвони нам, если тебе что-нибудь понадобится, – крикнул он уже от двери, затем сказал молодому офицеру:

– Этот человек – самый блестящий журналист, которого я знаю.

Я снова сел. Самый блестящий журналист, которого знает заместитель начальника полиции Джордж Олдман. Один в пустом зале.

Я шел пешком через центр Лидса – экскурсия по спекшемуся, сухому, как пустыня, аду.

Мои часы снова остановились, и я пытался разобрать звон соборных колоколов в городском шуме: в оглушительной музыке, несшейся из каждого магазина, мимо которого я проходил, в злобных гудках автомобилей, в ругани на каждом углу.

Я смотрел на шпиль в небе, но видел одно лишь пламя – полуденное солнце, высокое и черное, не в бровь, а в глаз.

Я закрыл глаза руками, и в этот момент кто-то сильно толкнул меня, проходя мимо. Я обернулся и увидел черную тень, исчезающую в глубине аллеи.

Я кинулся было за ней, но услышал за спиной быстрый топот лошадиных копыт по мостовой. Я обернулся, но увидел лишь груженый пивом фургон, осторожно пытающийся повернуть в узкий переулок.

Я на секунду прижался лицом к каменной стене, надеясь, что сейчас все пройдет. Я сделал шаг назад и увидел, что мои руки и костюм вымазаны красной краской. Я уставился на старинную стену, на слово, написанное красными буквами:

Тофет.[6]

Я стоял в аллее, в тени деревьев, глядя на высыхающее слово, зная, что уже был здесь когда-то, зная, что уже где-то видел эту тень.

– Сегодня хороший денек, нечего пугать кровищей, – засмеялся Гэз Уилльямс, спортивный редактор газеты.

А одной из машинисток, Стефани, было не смешно; она грустно посмотрела на меня и спросила:

– Что случилось?

– Вляпался в свежую краску, мать ее, – улыбнулся я.

– Ну-ну, рассказывай, – сказал Гэз.

Шутки были беззлобные, как всегда. Джордж Гривз, единственный, кто работал здесь дольше меня и Билла, храпел, положив голову на стол, после сытного обеда. Откуда-то доносились позывные местной радиостанции, звенели телефоны и пишущие машинки, а у моего стола уже поджидала сотня привидений.

Я сел, снял чехол с машинки, взял чистый лист бумаги и заправил его, готовый к работе, вернувшийся в свою стихию.

Я стал печатать:

ПОЛИЦИЯ ОХОТИТСЯ ЗА УБИЙЦЕЙ-САДИСТОМ