1984

– Нет. Я уже все продумала. Куда ты, туда и я. Не падай духом! Выживать я умею хорошо.

– Неизвестно, сколько еще нам осталось провести вместе: полгода, год. Под конец нас точно разлучат. Представляешь, как будет одиноко? Как только нас возьмут, мы не сможем помочь друг другу ничем! Если я признаюсь, тебя расстреляют, если откажусь признаться, тебе все равно не жить. Ничто из того, что я могу сделать, сказать или не сказать, не отсрочит твою смерть больше чем на пять минут. Ни один из нас не будет знать, жив другой или мертв. Мы будем совершенно бессильны. Важно останется лишь одно: не предать друг друга – хотя и это мало что изменит.

– Коль ты заговорил о признании, – заметила Джулия, – так мы оба признаемся как миленькие. Признаются все и всегда. Под пытками чего только не сделаешь!

– Признание – еще не предательство. Неважно, что ты скажешь или сделаешь, важны лишь чувства. Если им удастся заставить меня разлюбить тебя, это и будет настоящим предательством.

Джулия задумалась.

– Не удастся, – наконец проговорила она. – Тебя могут заставить сказать все – все что угодно, – но им никак не заставить тебя в это поверить. В голову тебе им не влезть.

– Ты права, – согласился Уинстон, слегка обнадеженный. – Такое им не по силам. Чувствуешь, что остался человеком, несмотря ни на что, значит, ты победил.

Он вспомнил про вечно работающий телеэкран, недреманое око и ухо. Пусть шпионят день и ночь, главное – не терять голову, тогда их можно перехитрить. При всей своей ухищренности они так и не научились читать чужие мысли. Впрочем, если попадаешь им в руки, то ситуация меняется. Никому не известно, что именно происходит в министерстве любви, хотя догадаться несложно: пытки, наркотики, чувствительные приборы, улавливающие малейшие реакции тела, постепенное нервное истощение из-за невозможности уснуть, одиночества и усердных допросов. В любом случае, фактов не скроешь. Они могут всплыть в ходе дознания, их можно вытянуть под пыткой. Если твоя цель не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы остаться человеком, то какая разница? Над чувствами они не властны: тебе и самому их не изменить, даже если захочется. Они могут вызнать в мельчайших подробностях, что ты сделал или сказал, но в твой внутренний мир им хода нет.

VIII

Наконец-то им удалось!

Уинстон с Джулией стояли в длинной, мягко освещенной комнате. Звук телеэкрана был прикручен до полушепота, толстый синий ковер под ногами казался мягким, как бархат. В дальнем конце кабинета за столом с лампой под зеленым абажуром сидел О’Брайен, зарывшийся в бумаги. Когда слуга провел Уинстона с Джулией, тот даже не потрудился поднять взгляд.

Сердце Уинстона буквально выпрыгивало из груди, и он сомневался, что сможет заговорить. В голове крутилась единственная мысль: наконец-то, наконец-то им удалось! Прийти сюда было крайне опрометчиво, тем более явиться вдвоем; впрочем, добирались они разными маршрутами и встретились только на пороге. Им потребовалось немалое мужество, чтобы войти в подобное место. Простые партийцы редко наведываются в кварталы, где живут члены Центра Партии, не говоря уже о том, чтобы посещать их апартаменты. Сама атмосфера многоквартирного дома, богатое убранство и просторные помещения, непривычные запахи хорошей еды и дорогого табака, бесшумные и невероятно быстрые лифты, снующая туда-сюда прислуга в белых пиджаках – буквально все здесь заставляло чувствовать себя лишними. Хотя у Уинстона был хороший предлог для визита, его на каждом шагу преследовал страх, что внезапно из-за угла возникнет охранник в черной униформе, потребует предъявить документы и укажет на выход. Однако слуга О’Брайена пустил их без возражений. Это был темноволосый коротышка в белом пиджаке; судя по ромбовидному, лишенному всякого выражения лицу, он вполне мог иметь китайские корни. Коридор, по которому он провел посетителей, устилал мягкий ковер, на стенах – кремовые обои и белые панели, причем восхитительно чистые. Уинстон даже не помнил, доводилось ли ему видеть коридор, где стены не засалены от частых прикосновений.

О’Брайен держал в руке лист бумаги и внимательно изучал. Массивное лицо, склоненное таким образом, что становилась четко видна линия носа, выглядело одновременно внушительным и умным. Секунд двадцать он сидел неподвижно, затем придвинул к себе речеписец и отчеканил сообщение на гибридном жаргоне министерств:

«Пункты один запятая пять, запятая семь одобрены полностью точка предложение в пункте шесть дваждыплюс нелепо на грани помыслокриминала отменить точка прекратить контрпродуктивную практику заранее плюсполно оценивать производственные издержки точка конец сообщения».