1984

Он продолжал вышагивать взад-вперед по мягкому ковру. Двигался О’Брайен, несмотря на свою грузность, поразительно грациозно. Изящество проскальзывало и в его жестах, в том, как он клал руку в карман, как держал папиросу. В целом он производил впечатление не только силы, но и уверенности, проницательности и остроумия. Как бы серьезно ни выглядел, он ничуть не походил на узколобого фанатика. Даже об убийствах, суициде, венерических заболеваниях, ампутации конечностей и пластических операциях он отзывался с легкой иронией. «Ничего не поделаешь, – казалось, сквозило в его тоне, – мы должны прибегнуть к этим мерам без колебаний. Однако мы вполне обойдемся и без них, когда жизнь снова будет стоить того, чтобы жить». Уинстона затопила волна восхищения, граничащего с поклонением. На краткий миг призрачный силуэт Гольдштейна отошел на второй план, уступая место О’Брайену. Глядя на его мощные плечи, на суровое, волевое лицо, такое некрасивое и в то же время одухотворенное, просто не верилось, что он может потерпеть неудачу. Такому по плечу раскусить любые уловки противника, любую опасность он видит наперед. Джулия тоже прониклась к нему доверием, забыла про свою папиросу и внимательно слушала.

– До вас наверняка доходили слухи о существовании Братства, – говорил О’Брайен. – Уверен, у вас сложилось о нем свое представление: эдакий параллельный мир, где заговорщики встречаются в подвалах, пишут послания на стенах, опознают друг друга по кодам, паролям или особым жестам. Ничего подобного! Члены Братства держатся поодиночке и почти ни с кем из своих не знакомы. Даже сам Гольдштейн, попади он в руки полиции помыслов, не сможет выдать им полный список организации. Такого списка попросту нет! Братство нельзя уничтожить, потому что оно не является организацией в обычном смысле. В его основе лежит идея, а идею уничтожить невозможно. Вы не найдете в нем ни дружбы, ни моральной поддержки, ничего, кроме идеи. Когда вас наконец поймают, вы не получите помощи. Мы никогда не помогаем своим. В лучшем случае, если нам понадобится заставить вас замолчать, можете рассчитывать на бритву, подброшенную в камеру. Вам придется привыкнуть жить без видимых результатов и без надежды. Вы немного поработаете, вас поймают, вы признаетесь и потом умрете. Вот единственный результат, на который вы вправе рассчитывать. При нашей жизни не произойдет абсолютно никаких значимых изменений. Мы все мертвецы. Настоящая жизнь начнется в далеком будущем, от нас к тому времени останется лишь прах. Неизвестно, когда оно наступит, возможно, через тысячу лет. На данный момент все, что можно сделать, – это понемногу расширять границы здравомыслия. Действовать сообща нельзя. Остается лишь передавать наше знание вовне от человека к человеку, поколение за поколением. Противоборствуя полиции помыслов, действовать иначе просто невозможно.

Он остановился и посмотрел на часы в третий раз.

– Вам пора уходить, товарищ, – обратился он к Джулии. – Погодите! Графин все еще наполовину полон.

О’Брайен разлил вино по бокалам и взял свой за ножку.

– За что пьем на этот раз? – спросил он все с той же легкой иронией. – За бестолковость полиции помыслов? За смерть Большого Брата? За человечество? За будущее?

– За прошлое, – сказал Уинстон.

– Прошлое куда важнее, – серьезно кивнул О’Брайен.

Они осушили бокалы, и Джулия поднялась. О’Брайен достал из верхнего ящика стола коробочку, выдал девушке плоскую белую таблетку и велел положить на язык. Очень важно, пояснил он, чтобы от нее не пахло вином, потому что лифтеры отличаются изрядной наблюдательностью. Как только дверь за Джулией закрылась, О’Брайен словно забыл о ее существовании. Он прошелся по кабинету и замер.

– Нужно обсудить пару деталей. Полагаю, у вас есть какое-нибудь укромное место?

Уинстон рассказал ему о комнате над лавкой Чаррингтона.

– Пока сгодится. Позже мы для вас что-нибудь подыщем. Такие места нужно менять часто. А пока я пришлю вам Книгу,

– произнес О’Брайен с особым упором на последнем слове, – я имею в виду книгу Гольдштейна. Мне может потребоваться несколько дней, чтобы найти свободный экземпляр. Их не очень много, как вы понимаете. Полиция помыслов охотится за ними и уничтожает, мы едва успеваем печатать. Впрочем, неважно. Книгу нельзя уничтожить. Даже если погибнет последний экземпляр, мы все равно знаем ее наизусть. Вы ходите на работу с портфелем?

– Обычно да.

– Как он выглядит?

– Черный, очень потертый. С двумя ремешками.

– Черный, два ремешка, очень потертый – хорошо. В ближайшие дни… точную дату не назову… одно из ваших утренних заданий придет с опечаткой, и вы попросите его повторить. На следующий день пойдете на работу без портфеля. На улице вашего плеча коснется прохожий и скажет: «Кажется, вы уронили портфель». В нем будет лежать книга Гольдштейна. Вернете ее через четырнадцать дней.

Они помолчали.

– У вас есть еще пара минут, – сообщил О’Брайен. – Мы с вами встретимся… если нам суждено встретиться…

Уинстон поднял взгляд.

– Там, где нет темноты? – нерешительно спросил он.

О’Брайен кивнул, ничуть не удивившись.