1984

Уинстон прикрыл глаза. Это куда сложнее, чем дисциплина ума. Придется распрощаться с остатками достоинства, изувечить себя, нырнуть в самую клоаку. Что может быть страшнее всего? Он вспомнил Большого Брата. Перед мысленным взором Уинстона возникло огромное, метр в ширину, лицо с густыми черными усами и неусыпно следящим за тобой взглядом – такое, как на плакатах. Что же он на самом деле испытывает к Большому Брату?

В коридоре раздались тяжелые шаги. Железная дверь с лязгом распахнулась. В камеру вошел О’Брайен. За ним маячил офицер с восковым лицом и надзиратели в черной униформе.

– Встаньте, – велел О’Брайен. – Подойдите сюда.

Уинстон подчинился. О’Брайен сжал его плечи обеими руками и пристально взглянул в глаза.

– Вы хотели меня обмануть, – сказал он. – Зря. Станьте прямо. Не отводите взгляд. – О’Брайен помолчал, потом несколько смягчил тон: – Вы делаете успехи, Уинстон. Умом вы почти исцелились, но в эмоциональном плане продвинулись мало. Скажите… и помните, не смейте мне лгать, ложь я всегда распознаю… скажите, что вы испытываете к Большому Брату?

– Я его ненавижу.

– Ненавидите, значит. Отлично. Значит, настало время для последнего этапа. Вы должны любить Большого Брата. Простого подчинения недостаточно, вы должны его полюбить.

О’Брайен выпустил Уинстона и чуть подтолкнул к надзирателям.

– Помещение сто один, – произнес он.

V

На каждом этапе своего заключения в этой башне без окон Уинстон знал, где находится, или думал, что знает. Возможно, сказывались небольшие различия в атмосферном давлении. Камеры, где его избивали надзиратели, располагались в подземной части. Комната, где его допрашивал О’Брайен, – под самой крышей. А это помещение скрывалось глубоко под землей, в самом низу.

Здесь было просторнее, чем в других камерах, хотя обстановку Уинстон особо не разглядывал. Он обратил внимание лишь на два небольших столика, покрытых грубым зеленым сукном. Один стоял в метре или двух перед ним, другой вдалеке, возле двери. Он сидел на стуле, привязанный так крепко, что не пошевелиться. Голову сзади обхватывал мягкий держатель, позволявший смотреть только вперед.

Дверь открылась, вошел О’Брайен.

– Как-то вы спросили, что находится в помещении сто один, – напомнил он. – Я ответил, что это и вам самому известно. Это всем известно. В помещении сто один то, что ужаснее всего на свете.

Дверь снова открылась. Вошел надзиратель с какой-то проволочной клеткой или корзиной и поставил ее на дальний стол. О’Брайен загораживал обзор, поэтому Уинстон не смог ничего разглядеть.

– То, что ужаснее всего на свете, – пояснил О’Брайен, – у всех разное. Кто-то боится быть похороненным заживо или посаженным на кол, погибнуть в огне или утонуть… способов казни существует предостаточно. Некоторые боятся чего-то вполне банального, даже несмертельного.

Он чуть отступил в сторону, и Уинстон увидел, что стоит на столике. Прямоугольная проволочная клетка с ручкой для переноски наверху. К передней части крепилась штука, похожая на фехтовальную маску, вогнутой стороной внутрь. Даже на расстоянии трех-четырех метров Уинстон разглядел, что клетка делится на две части и в каждой кто-то копошится. Крысы.

– В вашем случае, – заметил О’Брайен, – самое ужасное на свете – крысы.

Уинстон содрогнулся, едва внесли клетку, и предчувствие не обмануло. Он сразу сообразил, для чего нужна маска, и его точно ударили под дых.

– Не надо! – вскрикнул он высоким, надтреснутым голосом. – Только не это! Только не это!

– Помните, – осведомился О’Брайен, – миг паники в своем кошмаре? Вы стоите перед стеной мрака, в ушах рев. За стеной что-то ужасное. Вы всегда знали, что там, но не отваживались себе признаться. Там были крысы, Уинстон.

– О’Брайен! – воскликнул Уинстон, пытаясь унять дрожь в голосе. – Вы же знаете, что это лишнее. Чего еще вы от меня хотите?

От прямого ответа О’Брайен уклонился. Он задумчиво посмотрел в даль и заговорил тоном школьного учителя, словно обращаясь к невидимой аудитории за спиной Уинстона:

– Случается, одной боли недостаточно. Некоторые люди способны терпеть боль до самой смерти. Однако у всех есть то, что для них невыносимо. Мужество и трусость тут ни при чем. Если падаешь с высоты, то схватиться за веревку не трусость. Если выныриваешь из воды, то наполнить легкие воздухом не трусость. Это всего лишь инстинкт, который нельзя подавить. То же самое и с крысами. Для вас они невыносимы. Такого давления вы не в силах выдержать, даже если захотите. Вы сделаете все, что от вас потребуют.

– Но что, что? Как я могу сделать то, чего не знаю?!

О’Брайен поднял клетку, перенес к ближнему столу и аккуратно поставил на зеленое сукно. В ушах Уинстона застучала кровь. Внезапно он ощутил полное одиночество, словно сидит посредине громадной бесплодной равнины, плоской выжженной пустыни, и все звуки доносятся с огромного расстояния. При этом клетка с крысами находилась всего метрах в двух от него… Крысы были чудовищные, матерые, с побуревшей шкурой, с тупыми носами.