1984

Под раскидистым каштаном
Сдал я тебя, а ты меня.

Слезы навернулись на глаза. Проходивший мимо официант заметил, что стакан Уинстона пуст, и вернулся с бутылкой джина.

Уинстон поднял стакан и поморщился. С каждым глотком эта дрянь казалась только хуже, но она стала его стихией. В ней была его жизнь, его смерть, его воскрешение. Джин помогал погрузиться в беспамятство каждый вечер, и джин возвращал его к жизни каждое утро. Когда Уинстон просыпался в одиннадцать ноль-ноль со слипшимися веками, пересохшим от нестерпимой жажды ртом и скованной болью спиной, то без глотка джина вряд ли смог бы принять вертикальное положение. В течение дня он заливал глаза у телеэкрана в компании с бутылкой, с пятнадцати часов и до закрытия просиживал в кафе «Каштан». Никому до него не было дела, свисток не будил, телеэкран замечаний не делал. Иногда, пару раз в неделю, он ходил в пыльный, заброшенный кабинет в министерстве правды и немного работал или же просто делал вид, что работает. Его назначили в подкомитет подкомитета, который отделился от одного из бесчисленных комитетов для устранения мелких неурядиц, возникших при составлении одиннадцатого издания «Словника новослова». Они занимались подготовкой так называемого промежуточного отчета, но в чем собирались отчитываться, так и осталось для Уинстона загадкой. Вроде что-то, связанное с расстановкой запятых: ставить их внутри кавычек или снаружи. В комитете состояло еще четверо, все вроде Уинстона. Иногда они собирались и снова расходились, откровенно признав, что заниматься им нечем. Случалось, рьяно хватались за работу, устраивали грандиозное представление: заводили протоколы заседаний, составляли черновики длиннющих меморандумов, так никогда и не завершенные, спорили до хрипоты, влезая в непроходимые дебри, цеплялись к определениям, вдавались в пространные описания и делали невразумительные отступления, ссорились, даже сыпали угрозами обратиться к вышестоящему начальству. Потом вдруг искра жизни их покидала, они сидели вокруг стола, обмениваясь пустыми взглядами, словно призраки, что исчезают при первом петушином крике.

Телеэкран умолк. Уинстон снова поднял голову. Сводка с фронта? Нет, просто сменили музыку. Перед глазами выплыла карта Африки. Движение армий указывали стрелки: жирная черная рвалась вертикально на юг, маленькая белая – горизонтально на восток, пересекая хвост первой. Словно надеясь на поддержку, он посмотрел на невозмутимое лицо на портрете. Возможно ли, что второй стрелы вообще не существует?

Интерес Уинстона снова угас. Он отпил еще джина, взял белого коня и сделал пробный ход. Шах. Но ход был явно неправильный, потому что…

В памяти всплыло незваное воспоминание. Он увидел освещенную огарком комнату с большой кроватью под белым покрывалом, и себя, мальчика лет девяти-десяти: сидит на полу, трясет стаканчик с игральными костями и задорно хохочет. Мать устроилась напротив и тоже смеется.

Это было примерно за месяц до ее исчезновения, в редкий момент примирения, когда ноющий голод позабылся, а любовь к матери на время вернулась. Уинстон хорошо запомнил тот дождливый и промозглый день: по оконным стеклам струилась вода, и тусклого света в комнате не хватало, чтобы читать. Детям ужасно наскучило сидеть в темной, тесной спальне. Уинстон канючил и капризничал, тщетно требовал еды, сердито метался, пиная стены и сваливая все, что попадется на пути, пока соседи не застучали в стену, а малышка непрерывно ревела. В конце концов мать сказала: «Будь хорошим мальчиком, и я куплю тебе чудную игрушку!» Она сбегала по дождю в магазинчик неподалеку и вернулась с картонной коробкой, настольной игрой «Змеи и лестницы». Уинстон до сих пор помнил запах мокрого картона. Игра его не впечатлила: доска в трещинах, деревянные кубики вырезаны плохо, катаются кое-как. Уинстон насупился, глядя на новую игрушку без интереса. Потом мать зажгла огарок, они уселись на пол, и вскоре он ужасно увлекся игрой и заливался смехом, когда фишки с надеждой карабкались по лесенкам и снова скатывались по змеям почти в самое начало. Они сыграли восемь конов, и каждый победил по четыре раза. Маленькая сестренка не понимала сути игры и просто сидела в изголовье кровати, радостно хохоча вместе со всеми. До самого вечера они были счастливы вместе, как в раннем детстве Уинстона.

Усилием воли он выбросил воспоминание из головы. Очередная ложь памяти. Она тревожила его иногда. Главное – суметь ложь вовремя распознать. Он снова посмотрел на шахматную доску, взял коня и тут же уронил с громким стуком. Уинстона словно булавкой ткнули.

Пронзительно зазвучали фанфары. Сводка с фронта! Победа! Фанфары перед новостями всегда означают победу. По кафе будто пробежал электрический заряд. Даже официанты вздрогнули и навострили уши.