1984

– Черный, с двумя ремнями, очень поношенный… хорошо. Однажды, в самом ближайшем будущем – точный день назвать не могу – в одном из полученных вами заданий окажется содержащее ошибку слово, и вам придется запросить повтор. На следующий день вы придете на работу без портфеля. В какое-то время на улице какой-то человек прикоснется к вашей руке и скажет: «Вот ваш портфель, вы обронили его». В этом портфеле окажется экземпляр книги Гольдштейна. Вы вернете его через четырнадцать дней.

Они помолчали.

– Осталась еще пара минут до того, как вам придется уйти, – сказал О’Брайен. – Мы встретимся снова… если мы встретимся снова…

Уинстон посмотрел на него.

– То в месте, где нет никакой тьмы? – неуверенно закончил он фразу О’Брайена.

Тот кивнул без малейшего удивления.

– В месте, где нет никакой тьмы, – проговорил он, словно узнавая аллюзию. – Кстати, может быть, вы хотите что-то сказать перед уходом? Или высказать какие-нибудь соображения, или задать вопрос?

Уинстон задумался. Похоже, что никаких вопросов у него уже не оставалось… еще менее он хотел произносить банальные и возвышенные пошлости. И вместо чего-либо непосредственно связанного с О’Брайеном или Братством в голову его пришла некая смесь воспоминаний: темная комната, в которой его мать провела свои последние дни, комнатушка над лавкой мистера Черрингтона, стекляшка с кусочком коралла и гравюра в рамке из розового дерева. И почти наугад произнес:

– А вам не приходилось слышать старый детский стишок, начинающийся со слов: «“Лимон-лим-апельсин”, – это звонит Сент-Клим»?

О’Брайен снова кивнул и с серьезным видом процитировал весь опус:

«Лимон-лим-апельсин», – это звонит Сент-Клим.

«С тебя три фартинга!» – звон Святого Мартина.

«Когда заплатишь, заплатишь ли?» – звенят колокола Олд-Бейли.

«Когда превращусь в богача!» – отвечают колокола Шордитча.

– Выходит, вы знаете последнюю строчку! – воскликнул Уинстон.

– Да, знаю. А сейчас вам, увы, пора уходить. Но погодите, позвольте предложить и вам одну из моих таблеток.

Уинстон поднялся на ноги, и О’Брайен протянул ему руку; могучая его длань раздавила кисть Уинстона. Оказавшись у двери, тот оглянулся, однако О’Брайен, казалось, уже забыл о нем. Он ждал, опустив ладонь на выключатель телескана. За его спиной угадывались письменный стол с лампой под зеленым колпаком, речепринт и проволочные корзинки, плотно набитые бумагами. Дело сделано. И через тридцать секунд О’Брайен вернется к своим прерванным и важным трудам на благо Партии.

Глава 9

Усталость превратила Уинстона в желе. Да, вполне подходящее слово. Оно пришло ему в голову само собой. Тело его обрело не только слабость этой отчасти упругой субстанции, но и прозрачность медузы. Ему казалось, что если он поднимет руку, то сможет увидеть, как проходит сквозь нее свет. Огромный объем работы как бы высосал из его плоти всю кровь и лимфу, оставив лишь хрупкую структуру из кожи, костей и нервов. Все ощущения будто усилились. Партийный комбинезон досаждал плечам, мостовая докучала подошвам; даже просто разжимая и сжимая кулак, он ощущал, как скрипят и противятся движению суставы.

За пять дней ему пришлось проработать больше девяноста часов, как и всем остальным служащим министерства. Но теперь аврал закончился, и до завтрашнего утра новой партийной работы поступить не могло. Ему практически нечего было делать, то есть Уинстон мог провести шесть часов в своем убежище, а потом девять часов – в собственной постели. И он медленно шел по невзрачной улочке к лавке мистера Черрингтона под лучами заходящего солнца и одним глазом поглядывал, не появится ли патруль, хотя совершенно иррациональным образом был уверен, что в этот день никакая опасность грозить ему не может. Тяжелый портфель в руке на каждом шагу задевал колено, распространяя неприятное колющее ощущение по всей ноге. В самом портфеле уже шестой день находилась книга, которую он еще не только не открыл, но даже не вынимал из него.

На шестой день Недели Ненависти, после шествий, речей, криков толпы, песен, знамен, транспарантов, плакатов с лозунгами, кинофильмов, фигур из папье-маше, грохота барабанов, рычания труб, топота марширующих ног, скрежета гусениц танков, рыка пролетавших над головами одна за другой эскадрилий, грохота орудийных салютов, после шести дней пандемониума, когда массовый оргазм уже достигал высшей точки и общая ненависть масс к Евразии вскипела в такой степени, что если бы толпе удалось добраться до двух тысяч евразийских военных преступников, которых предстояло публично повесить в последний день торжеств, то несчастных, вне сомнения, разорвали бы голыми руками на части… в этот самый момент было объявлено, что Океания воюет не с Евразией, а с Востазией. А Евразия является союзником.