1994, Дикие лошади

Оставшись один, я прислонился к двери конюшни, вслушиваясь в непривычную тишину и думая о ножах. Слабый голос Валентина звучал в моей голове: «Я оставил нож у Дерри».

Мир был полон ножей.

Кто такой Дерри?

О'Хара и Нэш вышли из дома вместе, и настроение у них было лучше, чем я ожидал.

- Я половину ночи говорил с Голливудом, - заметил О'Хара. - Я напомнил им, что увольнение режиссера в середине съемок почти неизбежно приведет к катастрофе, потому что критики всегда первым делом цепляются к этому факту и большинство их статеек мусолит вопрос о том, насколько лучше был бы фильм, если бы все осталось как есть.

- Как бы далеко от истины это ни было, - сухо прокомментировал Нэш.

- В данном случае, - жестко сказал ему О'Хара, - если вы помните, вы сказали, что если они выкинут Томаса, то уйдете и вы.

- Да. Глупо.

О'Хара кивнул.

- В любом случае. Я буду напирать на то, что нападение этого психа - реклама, причем неплохая. К тому времени, как картина выйдет на экраны, зрители будут рваться на нее.

Он говорил это так, словно убеждал самого себя, поэтому спорить с ним я не стал. Вместо этого я спросил:

- Я понадоблюсь вам здесь в следующие несколько часов?

- Полагаю, что нет, - с сомнением ответил он, вопросительно глядя на меня.

- Ранний воскресный вечер, - объяснил я, - это чрезвычайно подходящее время для нанесения неожиданных визитов фермерам. О'Хара понял.

- Джексон Уэллс!

- Верно. - Я повернулся к Нэшу. - Не хотите ли встретиться с человеком, которого играете?

- Нет, не хочу, - твердо ответил он. - Я не хочу подцепить грубые манеры старого скрипучего пенька.

Поскольку я тоже не жаждал его общества, то почувствовал скорее облегчение, чем сожаление.

- Я вернусь сегодня часам к десяти вечера, - сказал я. - У меня по графику встреча с Монкриффом и Зигги Кином.

- Зигги… кто? - спросил Нэш.

- Акробат, - ответил я. - Никто не ездит на лошади лучше него.

- Он лучше, чем Айвэн? Я улыбнулся.

- Он получает в десять раз больше, а мог бы получать и в двадцать.

- Это дельце на берегу? - спросил О'Хара.

Я кивнул.

- Какое дельце на берегу? - заинтересовался Нэш.

- Не спрашивайте, - усмехнулся О'Хара. - У нашего мальчика бывают озарения. Иногда они работают.

- Что за озарения? - спросил меня Нэш.

- Он не сможет сказать вам, - ответил вместо меня О'Хара. - Но если он видит это, значит, увидим и мы.

Нэш вздохнул. О'Хара продолжал:

- Если уж говорить о видениях, когда будет готово отснятое сегодня?

- Завтра утром, как обычно, - заверил я его. - Когда вернется фургон.

Мы каждый день посылали пленки с курьером в Лондон, чтобы за ночь их обработали там в специализированной лаборатории «Техниколор». Пленки отвозили в оба конца в лондонском фургоне, водитель и сопровождающий охранник проводили ночь в Лондоне и день в Ньюмаркете, и до сих пор этот канал работал без задержек.

Каждый день, просмотрев отснятые накануне кадры, я сверялся с путаной раскладкой сцен и отбирал то, что считал пригодным к выходу на экран, делая первичную редакцию фильма по мере продвижения вперед. Это проясняло мои мысли и одновременно экономило много времени тем, кто в дальнейшем будет заниматься окончательной редакцией. Некоторые режиссеры любили работать с редакторами фильмов уже на стадии грубого ежедневного монтажа, но я предпочитал делать это в одиночку, пусть даже монтаж отнимал у меня половину ночи, но зато я в большей степени контролировал конечный результат. Скелет законченного фильма был моим собственным творением.

Удачным или неудачным, но моим. Жизнью на падающей башне.

Я направился на запад от Ньюмаркета, имея только смутное представление о том, куда еду, и еще более смутное представление о том, что буду говорить, когда доберусь до места.

Возможно, чтобы отсрочить этот момент, но в любом случае потому, что мне было по пути, я заехал сначала в Кембридж и остановился у больницы, куда отправили Доротею. На все запросы по телефону был один ответ: «Состояние тяжелое. Пациентка спит», который мог означать все что угодно - от предсмертного оцепенения до глубокой накачки обезболивающим. Как можно было предположить заранее, мое появление прямо перед столом медсестер не облегчило мне доступа к больной.

- Просим прощения, никаких посетителей.

Их ничто не убеждало. Абсолютно никаких посетителей, кроме ее сына. Вероятно, я могу поговорить с ним, если хочу.

- Он здесь? - спросил я, гадая, почему я должен удивляться. В конце концов, ничто не оторвет Пола от такого всеобъемлющего несчастья.

Одна из медсестер любезно пошла известить его о моем визите и вскоре вернулась вместе с ним.

- Матушка чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы видеть вас, - без предисловий заявил он. - К тому же она спит.

Мы смотрели друг на друга с невысказанной неприязнью.

- Как она? - спросил я. - Что говорят врачи?

- Ей оказывается интенсивная медпомощь. - Заявление прозвучало сверхнапыщенно даже для Пола.

Я ждал. Наконец он добавил:

- Если не будет осложнений, она поправится. «Чудесно», - подумал я.

- Она не сказала, кто напал на нее?

- Она пока не может говорить.